Скала Таниоса - Амин Маалуф

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47 ... 64
Перейти на страницу:

Волосы, больше не скрытые покрывалом, были рыжи, словно железистые почвы в окрестностях Дайруна. А кожа в розовых пятнышках. Только губы и соски были слегка коричневатыми.

Под его внимательным взглядом она открыла глаза, приподнялась и глянула на слуховое окошко, пытаясь определить, который час. Потом потянула к себе пояс Таниоса и, сопровождая этот жест улыбкой сожаления, постучала по нему пальцем в том месте, где были спрятаны деньги. Предполагая, что таков всегдашний порядок вещей, юноша развязал пояс и вопросительно взглянул на гостеприимную хозяйку. Она, выставив по три пальца на обеих руках, показала: шесть, и он дал ей серебряную монету в шесть пиастров.

Когда он оделся, она протянула ему апельсин. Он помотал головой, но она засунула апельсин ему в карман. Потом проводила его до двери, спрятавшись за створку в тот момент, когда он выходил, ведь она была голой.

Воротясь в свою комнату, он лег на спину и принялся подбрасывать и ловить апельсин, размышляя о чудесном только что пережитом событии. «Неужели мне нужно было отправиться в изгнание, безнадежно застрять в этом чужом городе, в этой гостинице и, увязавшись за незнакомкой, забраться на верхний этаж… неужели волны житейского моря должны были забросить меня в такую даль, чтобы я получил право на эти минуты счастья? Минуты столь насыщенные, как будто они и были целью и смыслом всего, что со мной случилось. И завершением всей авантюры. И моим искуплением».

Действующие лица, сыгравшие роль в его судьбе, чередой потянулись перед его умственным взором, и он надолго задержался на Асме. Он дивился тому, что со времени бегства так мало думал о ней. Разве не из-за нее произошло убийство, разве не она была причиной его изгнания? И однако же она исчезла из его мыслей, будто в люк провалилась. Конечно, их ребяческие шалости, все эти беглые прикосновения губ и пальцев, что тотчас отдергивались пугливо, словно улиткины рожки, их мимолетные встречи и взгляды, полные обещаний, — все это не походило на то предельное упоение, которое он познал теперь. Но в ту пору это было его счастьем. Может ли он признаться Гериосу, что уже и думать забыл о той девушке, из-за которой грозил покончить с собой, девушке, ради которой он довел его до убийства!

Он попытался объяснить это сам себе. Что делала Асма в последний раз, когда он ее видел, силой вломившись к ней в комнату? Готовилась принимать поздравления по случаю оглашения ее помолвки с Раадом. Конечно, девушка вынуждена подчиняться своему отцу. И все же — какая безропотная покорность!

К тому же она принялась вопить, когда Таниос вне себя примчался к ней. Если рассудить здраво, в этом он тоже не вправе упрекнуть ее. Какая девушка поступила бы иначе, если бы к ней так ворвались, когда она принимала ванну?

Но он не мог отделаться от этой картины: кричащая Асма, орава охранников, вбежавшая следом, Рукоз, хватающий его, чтобы вышвырнуть вон. Вот каким в последний миг запечатлелся в его душе образ той, кого он так любил. Тогда, объятый яростью, с раненым самолюбием, он думал лишь об одном: вернуть, любой ценой отобрать назад то, что у него предательски отняли; ныне, когда он видел вещи в не столь искаженном свете, мысль об Асме вызывала в его сердце прежде всего горечь. Подумать только, ради нее он разрушил свою жизнь и жизнь своих близких!

Может быть, его долг — попросить у Гериоса прощения? Нет, уж лучше пусть у него останется иллюзия, что преступление, им совершенное, было благородно и неизбежно.

II

На исходе того дня Гериос возвратился очень поздно. И лишь затем, чтобы поутру исчезнуть, чуть рассвело. Так оно с той поры и повелось. Таниос поглядывал на него, скрывая усмешку, как будто хотел сказать: «Ну вот, вместо того чтобы впасть в умопомешательство, ты теперь впадаешь в легкомыслие!»

На пороге пятидесятилетия, прожив весь век в хлопотливом подобострастии, отяготив свою совесть злодеянием, тяжким, как каменный утес, преследуемый, отверженный, проклятый, лишенный родного крова, управитель Гериос на заре каждого нового дня только и помышлял о том, как бы скорее удрать в греческое кафе и сразиться в трик-трак с товарищем по несчастью.

В замке ему доводилось играть в тавлу с шейхом, когда тому недоставало партнера и он призывал его; тогда он притворялся, будто такое времяпрепровождение его забавляет, и тщательно пекся о том, чтобы проиграть. Но в Фамагусте он был уже не тот. Преступление переродило его. Он развлекался в кафе, играл от всей души и наперекор бахвальству неразлучного Фахима чаще всего выигрывал. А если допускал какую-нибудь неосторожность, кости будто сами ему подыгрывали.

Эти двое приятелей были самыми шумными из посетителей кафе, порой вокруг них собирались небольшие толпы, и хозяин не скрывал, что он в восторге от такого оживления. Таниос больше не играл. Он оставался не более чем зрителем, ему это очень быстро надоедало, и он вставал, чтобы пройтись. Тогда Гериос пробовал его удержать:

— Твоя физиономия приносит мне удачу!

Но он все равно уходил.

Однажды октябрьским утром тем не менее уступил, присел снова. Не затем, чтобы добавить счастья своему отцу — много ли радости он ему принес за всю жизнь? — а потому, что к ним как раз подошел некто высокого роста, с тонкими усиками, одетый так, как одеваются важные лица в Горном крае. Образованный, если судить по чернильным пятнышкам на пальцах. Сказал, что зовут его Селим.

— Я как услышал ваш разговор, не смог удержаться, захотелось поприветствовать земляков. У себя в селении я целые дни провожу за игрой в тавлу, партия за партией, не отрываясь. Но еще больше удовольствия я получаю, наблюдая за игрой других, если они ничего не имеют против.

— Вы давно на Кипре? — осведомился Фахим.

— Я только позавчера прибыл. И мне здесь уже надоело.

— Вы пробудете с нами еще какое-то время?

— Это одному Богу известно. Надо уладить парочку дел…

— А как поживает наш Горный край?

— Если Господь не отвернется от нас, все в конце концов наладится.

Осторожный ответ. Слишком осторожный. Дальше этого беседа не пошла. Можно было возобновить игру. Гериосу требовалось выкинуть шесть-шесть. Он попросил Таниоса подуть на кости. Они покатились. Двойная шестерка!

— Клянусь бородой людоеда! — закричал Фахим.

Вышеупомянутого Селима, казалось, позабавила эта реплика.

Я всякую божбу слыхал, но такой не знаю. Мне даже в голову не приходило, что у людоедов растет борода.

— У того, что живет во дворце Бейтеддина, борода имеется, и притом длинная!

— Наш эмир! — пробормотал Селим, явно оскорбленный.

Он тотчас встал, побледнев лицом, и поспешил откланяться.

— Похоже, мы его обидели, — заметил Гериос, глядя ему вслед.

— Это моя вина, — признался Фахим. — Не знаю, что на меня нашло, я себя вел, будто мы с тобой наедине. Отныне постараюсь держать язык за зубами.

1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47 ... 64
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?