Дата моей смерти - Марина Юденич

Где-то далеко, почти у самой земли, их опоясывает ярко зеленая кромка, оттеняя своей изумрудной свежестью, торжество снежной белизны.

Я и раньше видела эти горы с высоты, правда, значительно большей: в окно иллюминатора, пролетая над ними на самолете.

И, конечно же, я не могу ошибиться, потому что во всем мире нет других таких сияющих и изумрудных одновременно гор.

Я узнаю их немедленно: это швейцарские Альпы со знаменитыми альпийскими лугами у подножия и ослепительными пиками труднодоступных вершин.

Впрочем, склоны гор, отнюдь не безлюдны.

Снижаясь, я отчетливо вижу, как ползут к вершинам, крохотные кабинки фуникулеров, цепляясь за еле различимые ниточки тросов, а навстречу ним, стремительно, скатываются по снежным протокам — трассам, сбегающим с самых вершин, маленькие яркие фигурки лыжников.

Сверху трассы кажутся мне, руслами рек, местами широкими и прямыми, местами совсем узкими и извилистыми. Скованные льдом и запорошенные снегом, они петляют между скал, кое — где поросших густыми хвойными лесами.

Одна из трасс привлекает мое внимание.

Я даже знаю, как называется пик, с которого сбегает она к зеленому подножью гор.

« Пиком Дьяволицы» зовут это место.

И проклятое сатанинское имя витает здесь не случайно.

Особо извилистая и коварно скатывающаяся с крутых горных порогов, трасса похожа на своенравный водопад в горах, чей феерический бег внезапно и бесцеремонно остановили, сковав толстым слоем льда и снега. Но и укрощенный, он был опасен, увлекая за собой отважных лыжников, рискнувших преодолеть эту трассу Однако не коварство мнимого водопада, не леденящая душу смертельно опасная прелесть его манят меня.

На одном из самых крутых виражей трассы, а вернее рядом с ней, вижу я одинокого лыжника, сидящего прямо на снегу, словно набираясь сил для следующего броска.

Лыжник мне знаком.

Без труда я узнаю в нем Егора, и стразу же, словно кто-то шепнул мне не ухо страшное известие, понимаю, что это то самое место, где он разбился.

Теперь я хорошо понимаю, как это произошло: мне сверху все намного виднее, и потому — понятнее.

Я опускаюсь еще ниже, почти касаясь холодного и твердого наста, и тогда Егор, наконец, замечает меня.

Вообще, в этом странном сне все происходит как будто наоборот: и это не Егор, а я покинула бренную землю.

И моя душа парит теперь в вышине, наблюдая за миром смертных.

А Егор просто присел отдохнуть на сложной трассе, и через несколько минут продолжит свой стремительный спуск — полет туда, вниз, где зеленеют альпийские луга, а в маленьких барах обязательно предлагают горячий глинтвейн, источающий восхитительный аромат красного вина и корицы.

— Это ты — говорит Егор, не спрашивая, а утверждая, и нисколько не удивляясь столь странному моему появлению.

— Ты жив? — спрашиваю его я, тоже довольно обыденным тоном, словно речь идет о том, обедал ли он сегодня?

— Разумеется, нет, разве тебе об этом ничего не известно?

— Известно. Но происходят странные вещи….

— Да, я знаю — прерывает меня Егор, и впервые голос его окрашивают эмоции. Это тоска и отчаяние, редкие спутницы его в прошлой жизни. Теперь же они звучат отчетливо. — Я знаю, но ничем не могу помочь тебе. Даже словом.

Не могу! — последние слова он почти выкрикивает, и я снова удивляюсь тем переменам, которые произошли с ним теперь. Раньше Егор почти никогда не повышал голоса, а если и повышал, то только для того, чтобы отчитать кого-то из своего персонала. Сейчас же это был вопль отчаяния.

— А разве мне требуется помощь?

— Требуется. Если бы ты только могла сама это понять. Послушай! — вдруг оживляется он — Но ты же умная девочка, ты же очень умная. Ты так хорошо всегда все понимала, даже то, чего я понять не мог. Ну, постарайся! Подумай!

Ты должна сама все понять, ты обязательно должна! — в его словах мольбы и приказ одновременно. Теперь я вижу в нем почти прежнего Егора, но не могу понять, о чем он ведет речь.

— Я не понимаю тебя В ответ он испускает мучительный стон. И, задрав голову, смотрит на меня. В глазах его безысходность.

— Уходи, — говорит он после долгой паузы. — Не мучь меня. Я и так страшно виноват перед тобой, но я хотел хоть как-то исправить свою вину, а выходит, что только обрек тебя на новые страдания… Но я не могу, больше я ничего не могу сделать, и, если бы ты знала, как мне от этого страшно и больно!…

— Но скажи хоть что — ни — будь еще! — умоляю его я. — Может, я все же сумею понять…

— Не могу! — крик его, как вой больного зверя далеко разносится в морозной тишине. — Не могу! Как это ужасно! Уходи! Но умоляю… Нет, прощенья я не прошу. Я сам себя не прощу никогда. Умоляю тебя: попытайся все же спасти себя! Попытайся понять!

— Хорошо — говорю я, только для того, чтобы успокоить его, потому что вид его страданий мне невыносим. На самом же деле, я совершенно не понимаю, о чем он просит меня, и что я должна сделать такого, чтобы спасти себя.

Очевидно, время нашей встречи, как и она сама, все же были запланированы кем-то свыше, и теперь он решил, что сказано все, что должно было быть услышано.

Небо над альпийскими вершинами, по-прежнему, ясное и безоблачное, но меня подхватывает какой-то мощный вроде бы воздушный поток, и увлекает ввысь, стремительно оттаскивая от петляющей трассы.

Вот уже она едва различима внизу.

Ели, колючие лапы которых, только что касались моего лица, сливаются в сплошное густо — зеленое полотно, небольшой заплаткой темнеющее на белом склоне горы.

Но скоро и сам склон скрывается из виду.

Исчезают, словно растворяясь в белизне островерхие вершины.

Только бескрайняя, искрящаяся плоскость простирается внизу, а из нее, словно прозрачная стена волшебного света, вырастает и рвется в бесконечность лазурная гладь небес.

Проснувшись, я долго лежу, боясь пошевелиться.

Словно могу даже малым движением спугнуть воспоминания о своем сне. Он дорог мне потому, что впервые за очень долгое время, я снова видела Егора — ни разу не снился мне он с момента нашего расставания, сколько ни молила я Всевышнего об этой малости.

Но главное, он скрывал в себе тайну, разгадать которую умолял меня Егор.

И мне казалось, что если я сейчас, наяву, снова вспомню и повторю те немногие слова, сказанные им, восстановлю в памяти выражение его глаз и интонации его голоса, тайна откроется мне в ярком свете солнечного утра.

Так повела я около часа.

Сон теперь не забудется уже никогда, потому что за это время я прокрутила его в памяти тысячу раз, фиксируя и запоминая самые незначительные мелочи.