50 & 1 история из жизни жены моего мужа - Екатерина Великина

Возвращаюсь, а ворота закрыты. На часах – похмельный воин.

– Чё такое? – спрашиваю.

– Праздник уже начался, и внутрь не пускаем. Там теперь опасная зона.

Ну военные – это вообще моя слабость, а похмельные особенно. Короче говоря, наулыбалась, напрочь смутив Советскую Армию, после чего между тощей попой военного и воротами образовалась щелка, в которую он меня и пропихнул.

И вот представьте себе, протискиваюсь я в ворота, башка трещит так-что-хоть-сдохни, к груди прижимаю честно добытый танк за сто шестьдесят рублей, а в ридикюле две бутылки пива болтаются. И только я делаю первый шаг в сторону трибун, как вдруг раздается залп. Это вам «не бабах от фейерверка», это, блин, такой конкретный залп со взрывной волной, что перепонки трещат. Вся жизнь моментально пронеслась перед моими Катечкинскими глазами. Ошалев от звука и моментально оказавшись в позе лыжника (коленки вместе и вперед, попа на отклячке, челюсть дрожит), я принялась прощаться с жизнью. В этот момент раздался второй залп, а за ним третий и четвертый, после чего на меня поехали танки.

«Усе, конец», – подумала я и закрыла глаза от страха. К слову, попа моя испугалась еще больше. Одно дело обещать, что я ею чё хошь остановлю, а другое дело попробовать на практике. Официально заявляю: функция остановки танка моими филейными частями была преувеличена.

К счастью, рядом оказался военный, который моментально потащил меня куда-то в сторону с воплями «Я же за вашу жизнь беспокоюсь, девушка!».

Угу, Катечкина вообще счастливая. На самом деле позже выяснилось, что у ворот, в канале, были заложены первые снаряды и после их взрыва танки должны были профуячить в воду. Поэтому всю публику стянули в сторону трибун, а ворота перекрыли. Короче, военный состав Кубинки не рассчитывал, что в тот момент, когда заряды будут рваться, на оцепленной территории окажется похмельная мадамка с пластиковым танком под мышкой.

К слову, выпихнули меня довольно быстро.

Зато, блин, уж так парад посмотрела, уж так посмотрела, что едва в штаны не наваляла.

Кое-как я доползла до трибун и, вручив ребенку танк, принялась открывать пиво дрожащими от страха ручонками.

– Все ты пропустила, Катя, – огорченно сказал мне муж. – Там вначале так грохнуло несколько раз, что мы тут охренели от звука.

– Ничего. Я тоже немножко услышала, – тихо сказала ему я. – Чтоб я еще хоть раз пошла за танчиками!

– Да не переживай, еще чего-нибудь рванут, – принялся успокаивать меня муж.

– Где? – взвизгнула я, опасливо оглядываясь.

– Ну… где-нибудь…

А дальше действительно начало рваться все вокруг, но так как это было на порядочном расстоянии и вообще «запланировано», стало не страшно, а интересно. Танки ездили через канал, в овраге разыгрывалась войнушка, и смешно скакали солдаты, даже пару раз самолет пролетел…

Но самое большое изумление вызвал у меня Ф. Вот представьте себе мальчика, который помешан на военщине и свято верит в то, что он «са-а-алдат». Представили? Вокруг – натуральная война, как в кине, – и техника, и залпы, и все такое прочее. Чего бы вы думали, он делал? Правильно, он катал свой пластиковый танк за сто шестьдесят рублей и на пролетающие в небе сумалеты реагировал точно так же, как на дачного комара. Ну да, дети – они, как известно, и в Африках мерзавцы…

А потом был музей, где я совершенно неожиданно для себя захомячила тарелку гречки из полковой кухни, а потом мы начали ссориться, потому что я устала, а потом Ф. сидел в танке и не хотел оттуда вылезать, а потом мы опять ссорились, потому что от музея до шоссе порядочно, а у меня ноги, как у муравьишки, а потом мы шли по полю, а потом поехали домой.

Вот.

Так что я теперь и про танчики тоже знаю кое-что. Громкие они. Чесслово.

Выдернули, раздавили, растоптали, пережевали конечности, мятой куклой бросили об асфальт.

Перезвоню!

Чтоб ты подавился своим «перезвоню». Чтобы эта гребаная телефонная трубка вросла в твой подбородок и каждый раз пищала «уа-уа». Каждый раз, когда ты соврешь, и так громко, как это можно. «Уа-уа».

Любовь – звук рвущейся ткани. Когда ты первый раз не можешь застегнуть пуговицы и когда он смотрит в другую сторону, и даже тогда, когда у тебя нет ничего, кроме кота и корвалола, – кто-то рвет ткань и ты слышишь звук раздираемых нитей.

В браке она дохнет. Крепкий брак основывается на понимании, понимание на дружбе, а дружба – это могильный памятник тому, что было когда-то. Это как будто монополия – судостроительный цех еще не твой, и ты с замиранием сердца кидаешь фишки. Раз-два-три – удалось. И вот ты уже крепкий промышленник, на твоих счетах полно денег, но момент игры потерян: фиолетовое поле перестало быть ценным. Ты не вожделеешь.

Счастливой? Забудь! Черт бы побрал всех этих плюшевых, обменивающихся открыточками, шепотом говорящих на лестницах, лица лишенных девочек и мальчиков. Черт бы побрал все эти спальные районы, семейные программы для молодоженов и трогательные орхидеи в капсулах. Черт бы побрал. Столкновение, несовпадение, недоуменное «Как же так могло быть?» и душная ночная подушка, вгрызаясь в которую ты подыхаешь от пыли и слез, подыхаешь изо дня в день, и карой тебе то, что ты попросту не сможешь сдохнуть.

Дневники? Нет. Это не такие дневники, в которых ты рисуешься: «Прочитай, я лучшая, особенно в третьем, почитай». Это то, что ты боишься сказать, и даже не потому, что ты хорошо воспитан, а потому что от произнесенной фразы тебе становится противно, противно от самого себя. Потому что ты слаб, ты теплая дождевая лужа, в которой так просто поковырять пальцем, в которую так просто плюнуть, плюнуть и пройти мимо или даже просто пройти. И ты прячешь.

А еще это утра. Утра по своей силе одинаковые – или ты мертв, или ты жив, но главное – чтобы он еще помнил эти семь цифр. Чашка кофе – «а вдруг это произойдет», праздный наряд – «а вдруг он увидит», и, конечно же, без шапки – «если вдруг какой-то бес его дернет, пусть он запомнит, что у меня умопомрачительные волосы». Вечером, простуженная, давясь соплями, ты сядешь в продавленное кресло, напишешь « – 1» и в первый раз похоронишь «вдруг». Твоим стержнем будут оставшиеся триста шестьдесят четыре.

* * *

А еще… А еще это дело одного. Только у одного есть чувство потери. И что бы там ни говорили, этот один сильнее, потому что это у него выдрали, потому что это он был мир. Мир, в котором было все, кроме права рвать ткань.

Так как пора сейчас гриппозная и половина моей френдленты болеет, предлагаю отодвинуть тему Камасутры и поднять тему гриппа.

Я не знаю, как у вас, а по мне лучше десять болезных теток, чем один сопливый мужик. Все верно, женщина болеет интеллигентно, скромно и даже изящно, хотя бы потому что она к этому делу приучена. Так, скажем, если встретите меня на улице, вы не смотрите, что у меня харя, как новогодний окорок (в смысле сияет и лоснится), – неправда все это. Во-первых, у меня болят ноги (угу, потому что каблуки, и потому приличные люди мадамов не выгуливают, а выкатывают), а если каким-то чудом ноги не болят, то уж голова болит всенепременно. При этом, заметьте, пациент, который, можно сказать, в двух шагах от края могилы, все равно херачит впереди процессии с тележкой, и ни один мускул на смертном челе его не дрогнет: гражданский долг – увы и ах.