Начало конца комедии - Виктор Конецкий

– Я на аккумулятор сел, а он заряженный! – прошипел Елпидифор. – Заряженные аккумуляторы выкидывают – вот сволочи! Посиди тут!..

Рокот мотора затих, близко зашуршали шины по гравию, и прямо перед нами выдвинулось из зарослей бурьяна и горчицы блестящее крыло полицейского "лунохода". Вероятно, для опознания с вертолетов или из космоса на крыше его, кроме вращающихся синего и красного устройства, был еще огромный белый номер "611", а всевозможные мелкие номера и надписи располагались по периметру. За рулем же располагался детина из тех, кому кровати строят по заказу, а гроб таким вообще не требуется, потому что, на мой взгляд, подобные детины никогда не дохнут – даже и при собственном желании. Во лбу детины горела здоровенная металлическая блямба с гербом Филадельфии. Пистолета тридцать восьмого калибра видно не было, так как он его еще не достал. Детина жевал жвачку и смотрел куда-то мимо нас. Из его "лунохода" доносилась через открытое окно музыка. Я воспринимал ее как реквием, хотя это было что-то более современное, типа: "Я рожден, чтобы задать вам перца!"

Холодный ветер стонал в Монблане железа за нашими спинами. С потревоженной колесами прошлогодней растительности осыпалась труха.

– Шериф? – промямлил химик одними губами. Полицейский же и я молчали.

Вообще-то, существует простое правило для того, чтобы не дать повода для общения с вами незнакомому человеку – ну, например, пьяному на трамвайной остановке или полицейскому в чужой стране. Никогда не глядите им в глаза. Это простецкое правило, как и все вообще правила, нетрудно запомнить, но мучительно выполнять.

Шериф жевал резинку и тянул резину замечательно. Он чувствовал себя полностью в своей американской тарелке, тем более что их автомобиль – это уже и не средство передвижения, а служебный кабинет на колесах с тормозом или гостиная с карбюратором на амортизаторах.

Полицейское молчание, извиваясь, тянулось к нам, ощупывало нас шершавым хоботом мамонта, пощипывало потаенные бугорки и прыщики в дальних и темных закоулках наших душ.

– Скажите ему что-нибудь! – прошептал изнемогающий химик.

– А чего ему говорить? – прошептал я в ответ.

– Ну, поздравьте его с праздником! – прошептал изнемогающий химик. – Какой у них праздник?

– Заткнитесь! – прошипел я, не разжимая зубов. Но ученого наоборот вытошнило со страху полным запасом его английской грамматики и американских;; слов: Гуд бай хау ду ю ду олл райт, сэр!

Полицейский детина даже перестал жевать резину, потом спросил:

– Шведы? – и плюнул изжеванной жвачкой в ближайший "кадиллак" с мощью пневматического ружья или аэродинамической трубы. Розовый комок жвачки расплющился на "кадиллаке" в пленку микронной толщины.

– Что он говорит? – спросил химик, сжимая мое колено,

– Он спрашивает, шведы мы или нет, – объяснил я химику. Меня сильно тянуло стать шведом. Кандидат, оказывается, испытал то же извращенное желание.

– Скажите, бога ради, "да"! – пробормотал он.

– Русские! – сказал я, потому что не мог так уж сразу стать Мазепой и продать предков.

– Бродячую собаку здесь не видели? – спросил полицейский с невозмутимостью мамонта, которого только что извлекли из вечной мерзлоты.

– Нет, парень, – сказал я, с исключительной волей продолжая прятать глаза, только теперь я упер взгляд в далекую рекламную женщину.

– Извините! – вежливо сказал полицейский, очень длинно выругался, и его автомобиль тихо, как взбесившийся карибу, прыгнул из сорняков на дорогу и исчез за поворотом со скоростью молоденького привидения.

– Что он сказал? – спросил кандидат наук.

– "Почеши свой зад разбитой бутылкой", – перевел я полицейское ругательство со вздохом облегчения.

– Кошмар какой! – сказал химик. – Он нас наверняка сфотографировал!

– Да он лап с руля не снимал, – сказал я. – Уберите наконец дамский велосипед с носа!

– При их-то технике! – воскликнул химик, снимая оправу с носа. – Они из пуговицы фотографируют!

– За подмогой поехал! – донеслось с небес. – Торопиться Пескареву надо!

– Вы как хотите, а я пошел, – понижая голос до таинственного шелеста, сказал химик. – Шериф здесь наверняка какую-нибудь электронную подслушивающую штуковину оставил!

– Но-но, – сказал я, поднимаясь с матраса. – Никуда вы один не пойдете. Здесь полно бродячих собак. И успокойтесь, Сергей Исидорович. Вы еще должны судьбу благодарить. Быть может, вы сейчас будущего президента Соединенных Штатов видели и с ним познакомились, – продолжал я ободряющим тоном. Сергеи Исидорович все-таки первый раз был за границей, его нервное состояние можно было понять, и не следовало сердиться, наоборот, следовало ученого развлечь, зарядить оптимизмом.

– Эхма, разводного ключа нет! – донесся повеселевший голос Елпидифора. Одновременно с верхотуры доносились звуки какой-то целенаправленной человеческой деятельности – там звякало и ритмично поскрипывало железо.

– Президент? Какого президента? – переспросил химик.

– Американский писатель Эрскин Колдуэлл, – начал объяснять я, закуривая и разминая закаменевшие члены, – утверждает, что в этой удивительной стране множество политических деятелей начинали с ловли собак. Бели уж на то пошло, гак большинство известных сенаторов, членов конгресса и президентов начинали здесь политическую карьеру именно с этого. Вряд ли, Сергей Исидорович, мы найдем здесь хоть одного крупного политика, который раньше не занимался бы ловлей собак.

– Не говорите ерунды! Не может этого быть! -огрызнулся Сергей Исидорович, кутая горло. – Я несколько другого мнения о политических деятелях США, Не забывайте, им хватило ума вступить на путь мирного сосуществования!

– Политика здесь, по мнению Колдуэлла, странная вещь, – сказал я. – То, что во всяком другом деле обязательно, к ней никаким боком не подходит. Политический деятель здесь начинает карьеру, ну, допустим, собаколовом, а не успеете оглянуться – и он уже перемахнул через это.

– Ваши разговорчики вечно какие-то двусмысленные, – сказал ученый холодным и тихим, как вода в омуте на Колыме, голосом и повертел головой, ища подслушивающие устройства.

– Вон идут спасатели, – сказал я. – Скоро обо всем этом вы будете вспоминать с улыбкой.

По дороге широко шагали молодой капитан и боцман Витя с бухтой бросательного конца на шее.

– Что тут с моим помощником? – спросил Всеволод Владимирович деловито. Он был полон решительности, был собран, отлично выбрит и зарумянился на холодном ветру, ему хотелось действий, хотелось сложностей, чтобы решать их на моих глазах и чтобы я потом доложил о его молодой и дерзкой упругости на совете капитанов или в службе мореплавания.

– Я думаю, Всеволод Владимирович, что вашего помощника пора оттуда снимать, – сказал я.

Всеволод Владимирович цепким взглядом обвел Эверест никелированного и ржавого железа, прикинул вертикальные углы и дистанции, растопырив пальцы по образцу секстана, и сказал: