Изменники родины - Лиля Энден

— Подождут твои заказчики! — уже с крыльца хладнокровно отозвался Виктор, поправляя на плече винтовку.

Через час из заколоченных и еще не заколоченных окон больницы высунулись железные трубы, и из них повалил густой дым. По палатам начало распространяться тепло, и раненые потянулись от костров под крышу.

Но поместить под крышу и обогреть все это множество народа было только половиной дела: надо было еще их накормить.

Как только Венецкий убедился, что работа по уборке и оборудованию корпусов пошла полным ходом, он оставил за главного начальника Володю, а сам вернулся в комендатуру и вызвал к себе Егоренкова.

— Здравствуйте, Сергеич! Денек-то сегодня какой хороший! — проговорил, входя в кабинет бургомистра, владелец липнинского «ресторана».

— Здравствуй, Федор Семеныч! Денек хороший, а дело у меня к тебе еще лучше!

— Какое же дело?

— Ты в плену был?

Егоренков удивился.

— В плену? А как же!.. Был… чуть с голоду не подох… хорошо, что нас через свои места повели, так что удалось удрать…

— Сегодня ты пленных видел?

— А неужели ж?.. Конечно, видел!.. Думали мы, что уже все, что их гнать не будут, а тут — на тебе!.. снова…

— Они остаются в Липне! — перебил его бургомистр. — Помещаем их в больнице… Вот тебе требования: получишь на пекарне весь готовый хлеб, а на мельнице еще триста килограмм муки; остальное достанешь сам! И всех пленных мне сегодня накормить!

Егоренков отшатнулся.

— Сегреич!.. Да что вы говорите?!.. Чем же я накормлю такую прорву?!..

— Если захочешь — найдешь, чем накормить!

Венецкий поднялся со стула, стоял, выпрямившись во весь рост, смотрел владельцу чайной прямо в глаза и чуть заметно насмешливо улыбался.

Егоренков хотел было еще что-то возразить, но вдруг раздумал, махнул рукой и рассмеялся.

— Ладно, Сергеич, накормлю! Сейчас своим бабам скажу, чтоб на всю армию баланду варили!

— Вот так-то лучше! — усмехнулся бургомистр.

— А хитер же ты, Сергеич! — сказал бывший продавец. — Первым делом — «был ты в плену?»… Ну, я пошел, значит, организовывать кормежку.

— Счастливо!

Когда солнце уже заходило, к больнице подъехало более десятка саней, принадлежавших помольщикам, постоянным клиентам чайной; на этих санях Егоренков привез хлеб и «баланду» в кадушках и молочных бидонах.

Володя, взявший на себя обязанности главного раздатчика, придирчиво попробовал «баланду»: она была еще горячая, в ней плавали ржаные клецки и кусочки картошки и капусты, была она посолена и заправлена толченым льняным семенем, и по военному времени оказалась вполне съедобной.

Егоренков задание бургомистра выполнил добросовестно.

В комендатуре в этот день из русских сотрудниц сидела только одна Лидия Пузенкова; она тоже сходила на улицу, поглядела на пленных, поахала над их участью, а потом вернулась в канцелярию и прочно уселась на своем стуле.

Все прочие занялись сбором по городу одежды, белья, постельных принадлежностей и всего, что нужно было для оборудования госпиталя.

Анна Григорьевна Макова собственноручно притащила в больницу большой узел, и многие другие с радостью давали для раненых, что могли.

Но очень много оказалось и таких людей, которые отказывались дать хотя бы тряпку под предлогом, что у них самих ничего нет; эти люди жаловались на голод, на тяжелую жизнь, и в числе их были некоторые, про кого весь город знал, что у них-то как раз есть очень много своего и чужого имущества.

Казалось, что собрано очень много, но когда к вечеру все собрали вместе, то вышло, что всего этого в сравнении с количеством пленных было ничтожно мало.

— Если даже все белье разрезать на бинты — не хватит, чтоб всем нашим раненым сделать настоящую перевязку, — сказал принимавший вещи пленный врач.

А на что положить раненых? Чем накрыть все эти кучи людей, которые лежали вповалку на полу у конфискованных Виктором печек и пока больше ничего не требовали: больные, измученные, они рады были и тому, что их никто не гонит дальше и не колотит палками.

Счастливая догадка пришла в голову Марусе.

— Лен! — воскликнула она и распахнула дверь. — Смотрите, сколько льна! Его же можно использовать для постелей раненым.

Рядом с больницей, около сгоревшего льнозавода, с довоенного времени стояли нетронутыми громадные скирды льна.

Вскоре пол во всех палатах был устлан льном, на него уложили раненых и укрыли их тем же льном. Собранное белье решили целиком использовать для приготовления бинтов.

Несколько сот человек с самыми тяжелыми ранами перевязали, остальных из-за темноты отложили на завтра.

Бургомистр распорядился, чтоб на следующий день с утра, специально для пленных, затопили на днях восстановленную городскую баню.

Поздно ночью закончились хлопоты по устройству раненых. Никто в городе в этот вечер не думал об оккупационном законе — не ходить по улицам после наступления темноты.

Когда Венецкий в три часа ночи, наконец, вытянулся на своей жесткой койке, он долго не мог заснуть, несмотря на усталость после хлопотливого дня; в первый раз после начала войны ему было так хорошо и радостно; хотелось смеяться, петь, рассказывать всему свету, как удалось сегодня сделать большое и хорошее дело.

Венецкий, по горло занятый делами и хлопотами по восстановлению города, не замечал, что Лена, помимо своих продразверсток и прочих агрономических дел, с увлечением занимается чем-то еще, и был очень удивлен, когда однажды дома, будучи с ним вдвоем, она подала ему большой исписанный лист бумаги, где под текстом красовалось более двух сотен подписей.

Это было заявление от имени верующих города Липни и окрестных деревень о восстановлении и открытии в Липне Воскресенской церкви, которая перед войной была зерновым складом; от бомбежек церковь почти не пострадала.

В верхнем углу листа была пометка на немецком языке: «Я разрешаю! Ортскоммандант Шварц».

Венецкий бегло прочитал заявление и поднял на Лену несколько удивленные глаза.

— Хорошо! — сказал он. — Можно будет и этим когда-нибудь заняться… Но почему эти люди сами не принесли мне свое заявление, а действуют через тебя?

— Посмотри внимательнее! — сказала Лена строго.

Он посмотрел и только тут заметил, что заявление было написано рукою самой Лены, и на первом месте стояла ее собственная подпись.

— Похоже, что именно ты больше всех хлопочешь об открытии церкви? — с улыбкой произнес Николай.

В ответ на это Лена неожиданно рассмеялась.

— Эх, ты, Николай Сергеич, бургомистр липнинский! Да где же твои глаза? Столько времени ты живешь со мной вместе, люди меня твоей женой величают, а ничего-то ты про меня не знаешь!