Наваждение - Елена Ласкарева

Я так боялась, что все раскроется… И вот это случилось. И почему-то вместе с болью приходит облегчение…

Лучше, когда есть ясность. Я виновата — меня следует наказать.

Это справедливо. Это механизм воздаяния.

Значит, надо покорно понурить голову, взять свои пожитки и пойти по миру куда глаза глядят…

Так всегда в сказках герои уходят замаливать свои грехи. Они бредут по свету, семь железных посохов стирают, семь каменных хлебов сгрызают, глядишь, и находят за тридевять земель в тридесятом царстве искомое прощение…

Какой тяжелый чемодан… но еще тяжелее камень у меня в груди. Мне так трудно идти, что я склоняюсь к земле, горблюсь, точно старушка. Правду люди говорят: мол, грехи наши тяжкие…

Я ухожу… Шаг… еще один… вот уже дверь распахнута предо мной…

Когда же он позовет меня? Когда окликнет, обнимет, утрет мои слезы?

Неужели он даст мне уйти?

Конечно, ведь он сам меня выгоняет… Глупо надеяться на чудо.

Как жесток ты, возлюбленный мой!!!»

— Благословляю вас на все четыре стороны…

Благословляю вас… на все четыре…

Благословляю…

Губы сами шепчут слова… Они вертятся в голове, точно заезженная пластинка.

На вокзале хорошо, никто не обращает внимания на съежившуюся на скамье девушку с чемоданом. Здесь все с чемоданами, все устали, все стараются найти на лавках местечко, чтоб прикорнуть в ожидании поезда.

Катя случайно забрела на Казанский вокзал. Она просто шла по ночной Москве куда глаза глядят, совершенно не понимая, где находится, и вышла к Комсомольской площади.

Надо постараться заснуть. Тогда эта сумасшедшая ночь быстрее кончится, и мысли утихомирятся, и боль отступит на несколько часов.

Катя расстегнула пальто, подложила под щеку вязаную шапочку, примостила чемодан под локоть и закрыла глаза.

— Подвинься! — бесцеремонно пнула ее растрепанная тетка. — Ишь, расположилась, как дома на диване.

Она тоже претендовала на часть скамейки, и Кате пришлось опустить чемодан на пол и откинуться назад.

Так спать было неудобно, шея затекла, а спина тут же онемела от неестественной позы. К тому же в зале ожидания было нестерпимо душно, но Катя еще не успела согреться после долгого блуждания по морозу. Пальцы ног покалывали мелкие иголочки… Белые фасонные сапожки, подаренные Кириллом, были слишком тонкими для таких прогулок.

Кирилл сейчас, наверное, видит уже десятый сон. Он спит безмятежно, не мучаясь угрызениями совести.

Он думает, что с утра шофер Петя вновь привезет к нему Катю, и она опять будет притворяться иконой, и опять станет служить ему подстилкой. Он не понял еще, что этого больше никогда не будет…

А Дима? Неужели он тоже спит, даже не пытаясь узнать, где сейчас Катя?

Или он курит одну сигарету за другой, нервно грызет ногти и всматривается в ночную тьму: не возвращается ли обратно хрупкая фигурка в светлых одеждах?

Кирилл объяснял ей, что белые одежды символизируют невинность, ведь на белом сразу видно любое пятно…

Ну так, значит, она вся в пятнах, вся в грязи, и впору ей носить отныне только черное…

Кто-то больно пихнул ее в бок острым локтем, кто-то прошелся прямо по вытянутым ногам…

Катя терпеливо сносила это, даже не возражая. К чему роптать? Отныне все, что происходит с ней, заслужено…

Ближе к утру ей удалось наконец задремать, но тут же над ухом раздался оглушительный металлический голос с противной хрипотцой:

— Внимание отъезжающих. Электричка на Голутвин отправится с восьмого пути… Повторяю…

Толстая тетка подхватила тюки и поспешила к выходу, еще раз пройдясь по Катиным ногам. А на освободившееся место ринулись сразу две претендентки и заспорили, заскандалили, стараясь перекричать общий вокзальный гам.

Катя грустно наблюдала за ними, съежившись в углу скамейки.

Удивительно, как много в Москве народу — и все незнакомые… совсем не то, что в Рыбинске, где на каждом шагу здороваться приходится… Девять миллионов… Даже представить себе трудно такое количество…

И из всех этих миллионов нет ни одного, к кому Катя могла бы обратиться за помощью…

Стоп! Как это — нет? А Федор?!

Катя увидела его издали. Широкоплечая высокая фигура в сером пальто нараспашку пробиралась между спящими, вглядываясь в каждое женское лицо.

Она хотела окликнуть его, но поняла, что в таком гаме Федор все равно ее не услышит, и потому просто покорно стала ждать, когда он закончит методично обходить ряды зала ожидания и приблизится к ней.

Увидев Катю, Федор ускорил шаг.

— Заждалась? Я приехал сразу, как ты позвонила…

Он задержал взгляд на ее рассеченной брови с засохшей капелькой крови, но ничего не спросил. Взял чемодан так, словно Катя только что приехала издалека, а он встречает ее… Чуть приобнял за плечи, ведя к выходу, словно не многие месяцы прошли с их последней встречи, а считанные часы…

— Не волнуйся, ты можешь пожить у меня. Я возьму у соседей раскладушку, — сказал он.

Катя кивнула. Хорошо, что ему все понятно без слов, хорошо, что не приходится ничего объяснять. Она просто не смогла бы рассказать кому-либо о том, что случилось…

А в душе Федора боролись два чувства: болезненная жалость к Кате и неукротимая радость…

Ему было ясно, что у них с Димой произошла серьезная размолвка. Они расстались окончательно, иначе Катя не сидела бы тут с чемоданом и заплаканным лицом, такая маленькая и несчастная, что Федор был готов лично, своими сильными большими руками задушить ее обидчика.

Но если бы Дима ее не обидел, она не обратилась бы к нему…

И Федор тщательно скрывал радость, прятал ползущую на лицо улыбку… Нехорошо демонстрировать, как он счастлив, когда Кате так плохо…

А он счастлив, что они поругались, давно пора было им расстаться… Ведь с первого взгляда видно, что они совсем не пара…

И что только она нашла в этом наглом, самоуверенном хлыще? Где ее глаза? Разве ее тонкая, чуткая душа не подсказывает ей, что рядом с таким человеком она узнает лишь горе?

Федор терпеть не мог подобных красавчиков, да еще мнящих себя непризнанными гениями.

Красоту Бог должен даровать женщинам, а мужику нужна сила. А если происходит наоборот, то это ошибка природы.

— Метро еще закрыто, — сказал он Кате, свернувшей было к турникетам. — Нас ждет такси.

Они вышли на площадь, и сильный порыв ветра чуть было не сбил их с ног, швырнул в лицо колючую крупку, замел по мерзлому асфальту поземку…