Личные мотивы. Том 1-2 - Александра Маринина

Ну, это всего лишь суждение жены врача, а уж Насте-то хорошо известно, какие люди и по каким ничтожным поводам, случается, лишают жизни своих обидчиков.

– Могу вам посоветовать поговорить с Эммой Петровной, – продолжала между тем Симонян, – она работает в больнице очень давно, еще до Димы пришла. Она, наверное, единственная, кого он не обижал.

– Вот как? – насторожилась Настя. – Почему? У них был роман?

– Да господь с вами! – засмеялась Галина. – Какой роман? Дима ни разу не посмотрел на другую женщину, он был очень привязан к Шурочке.

– Так почему же он ее не обижал?

– Это совершенно дурацкая история, но я вам расскажу, конечно. Дело в том, что в Диму была влюблена Наденька, сейчас она уже старшая медсестра, а когда Дима только появился в больнице, она была совсем молоденькой девочкой, сестричкой. Влюбилась просто без памяти, до такой степени, что не могла себя контролировать, смотрела на него с немым обожанием, старалась все время ему на глаза попадаться, каждое слово ловила. В общем, полный караул. Диме это, естественно, не нравилось, он был с ней резок, грубил, даже, кажется, хамил, а она только еще больше погружалась в свою влюбленность. И вдруг все стало как-то проходить.

– Что, разлюбила?

– Да мы с Герой тоже так подумали, мы же с ним все обсуждали, я всегда была в курсе всего, что происходило в больнице. Потом оказалось, что Эмма, она тогда была врачом-ординатором, взялась за Наденьку крепкой рукой и вправила ей мозги, объяснила, что так нельзя себя вести, что она ставит человека, которого любит, в сложное положение, и все такое. Наденька океаны слез на груди у Эммы выплакала, но Диму преследовать перестала. Когда Гера об этом узнал, он сказал Диме, кого следует благодарить за то, что Надя больше не бегает за ним как хвостик. Думаю, Дима при всей своей резкости старался Эмму не обижать. Он действительно был ей благодарен.

Что ж, подумала Настя, возьмем на заметку. Значит, Эмма Петровна и старшая медсестра по имени Надежда. Найдем. Но это все, включая Галину Симонян, люди, которые хорошо относились к доктору. А что скажут те, кто относился к нему плохо, те, кого он обижал?

– Может, знаете, кого Евтеев обижал чаще всего?

– Чаще всего? – усмехнулась Галина. – Знаю. Это доктор Гулевич. Только он в нашей детской больнице давно не работает. Вы у Эммы спросите, она вам расскажет подробности.

– А если не расскажет?

– Расскажет обязательно. А уж если нет, тогда вы снова ко мне приходите, я расскажу, что знаю. Просто Эмма знает лучше, это их внутренняя больничная история, она произошла, когда Геры уже не было, так что я ее знаю из третьих рук.

Настя вдруг подумала, что они разговаривают с Галиной уже давно, и за это время ни один человек не подошел к киоску и не поинтересовался сувенирами и ракушками. Да, не бойко идет у нее торговля. Наверное, не так уж много вдова хирурга Симоняна зарабатывает своей нехитрой коммерцией.

– Как называется эта ракушка? – спросила Настя, показывая на нежно-розовую раковину с округленными лучами-отростками.

– Это мурекс, ее еще называют невестой.

Надо же, какое название! Настя неожиданно поняла, что не знает ни одного названия выставленных в киоске раковин.

– А эта?

– Касис. А вот эта называется харония, или Рог Тритона. Вам что-то понравилось?

– Да, – решительно ответила Настя. – Вот эта невеста. Сколько она стоит?

– Ну что вы, я вам подарю, – замахала руками Галина. – В память о Диме и в знак благодарности за то, что вы Валюшке помогаете.

– Ни в коем случае. Я куплю.

Настя достала кошелек, стараясь не встречаться глазами с Чистяковым, который с трудом скрывал недоумение и насмешку. Взяв в руки тяжелую раковину, она поймала себя на мысли, что впервые в жизни покупает сувенир на курорте. Лешка, конечно, скажет, что покупать ракушки – это пошлость и мещанство, но неужели можно прожить жизнь, не совершив ни одного пошлого и мещанского поступка? Ну хотя бы попробовать, как это бывает. И раковин у нее никогда в жизни не было…

Ею овладело ранее никогда не испытанное чувство, ей хотелось узнать и испытать как можно больше того, что прежде было ей недоступно и в силу занятости и сконцентрированности только на работе, и просто в силу того, что она жила в Москве и мало где бывала за пределами столицы. Она прожила слишком серьезную жизнь, в которой было много чужого горя и чужой боли, мало собственных радостей и совсем не было глупого, но такого сладкого легкомыслия. А кто сказал, что в пятьдесят лет поздно начинать? Никогда не поздно!

– И зачем ты это купила? – ехидно спросил Леша, когда они отошли от киоска Галины Симонян. – Пожалела вдову, у которой торговля не идет?

– И пожалела, – она с вызовом посмотрела на мужа. – А что в этом плохого? Ты тоже, как при советской власти было принято, считаешь, что жалость унижает человека?

– Ничего я не считаю. Но у тебя как-то подозрительно блестят глаза. Ну-ка признавайся, в чем дело.

Она помялась немного, но рассказала мужу о своих неожиданных чувствах.

– Так, приехали, – вздохнул Чистяков. – И чем мне это грозит?

– Чем? – Настя оглянулась и увидела очередной аттракцион: за двадцать рублей можно было сфотографироваться с плохо сделанным манекеном красотки с необъятным выпирающим почти на метр бюстом. – Если будешь издеваться, я заставлю тебя сфотографироваться вот с этой девицей. Всего двадцать рублей – и в твоем институте тебе обеспечена репутация Казановы. Поди, плохо!

– Может, лучше навертим тебе на голове африканские косички? – предложил Алексей, показывая рукой на плакат, извещающий о том, что прямо здесь можно сделать новомодную прическу. – Свежо, оригинально и всего за десятку. Дешевле выйдет.

– Ах так?! – Она завертела головой в поисках контраргумента и увидела сидящую на парапете девушку с игуаной в руках. – Тогда ты будешь фотографироваться с игуаной.

– С игуаной? – Он делано испугался и изобразил на лице панику. – Ни за что!

Тут Настя заметила неподалеку двух юношей, один из них держал в руках огромного яркого попугая, у другого на плече сидела маленькая обезьянка. Юноши тоже предлагали всем желающим сфоткаться с их питомцами.

– Нет, ты будешь с игуаной, – твердо заявила она, сдерживая смех, – она страшная, чешуйчатая и кусачая, а я, тебе назло, буду сниматься вот с этими славными животными, они наверняка тепленькие, меховые и приятные.

– Ага, – поддакнул Леша, – особенно попугай меховой.

– Ну, перистый, какая разница, все равно приятно.

– Даже не вздумай, – он вдруг стал серьезным. – Мало ли какая от них зараза.

«Ладно, – подумала Настя, – пока уступлю, но все равно обязательно сфотографируюсь с обезьяной. И с попугаем тоже».

– Хорошо, но мне самой можно их снять? Я для чего с собой третий день фотоаппарат таскаю?