Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция - Леонид Млечин

Главной причиной возникновения «узбекского дела» стали приписки в отчетах о сборе хлопка-сырца. В документах значились огромные цифры будто бы собранного, но в реальности не существующего хлопка-сырца. А если хлопка в реальности меньше, чем каждый год докладывало руководство республики, значит, обманули не кого-нибудь, а само государство. Это не взятки милицейским начальникам, это уже государственное преступление.

Государству ежегодно «продавали» около шестисот тысяч тонн несуществующего хлопка — таким образом из казны крали сотни миллионов рублей. На эти деньги узбекская элита вела сладкую жизнь и охотно делилась краденым с московскими начальниками. Местные партийные руководители установили полуфеодальный режим, распоряжаясь крестьянами как рабами. Милиция и прокуратура на местах были ручными, все они были тесно связаны между собой.

«Узбекское дело» показало, что республиканская верхушка чуть ли не в полном составе была коррумпированной. И советская система этому нисколько не мешала. Напротив, создавала все условия. Тогда, в перестроечные годы, занялись только одной республикой. А разве в других ситуация была иной?

Расследование в Узбекистане не знало себе равных по масштабам — следователи добрались до первого секретаря ЦК, до секретарей и зампредов Совета министров республики. Вся неприкасаемая элита, секретари обкомов и райкомов, министры, милицейские генералы один за другим оказывались на жестком стуле перед следователем. Но узбекские чиновники сориентировались, держались упорно, имущество прятали у родственников. Кроме того, следственная группа действовала по-советски, не соблюдая Уголовно-процессуальный кодекс, не заботясь о формальностях. В тот момент это не имело значения. Потом все даст о себе знать.

В следственной группе Тельмана Хореновича Гдляна (его ближайшим помощником стал Николай Вениаминович Иванов) работало около двухсот человек. Плоды их работы произвели колоссальное впечатление на публику. За пять с лишним лет к уголовной ответственности были привлечены семьдесят человек, в суд передали девятнадцать дел, сорок человек приговорили к различным срокам тюремного заключения. Правда, многих потом выпустили.

Следственная группа часто не утруждала себя поиском доказательств, полагая, что признания обвиняемого вполне достаточно. Да еще руководители следственной группы занялись политическими играми. Кончилось все это тем, что дело осталось нерасследованным, преступники — ненаказанными, правда — невыясненной, а рашидовская система управления республикой — нетронутой.

Гдлян и Иванов арестовали почти всех первых секретарей обкомов. На допросах те каялись во всех грехах и сознавались в любых преступлениях. Тельман Хоренович напрасно удивлялся тому, что кто-то из арестованных наговаривает на себя. Такова, видимо, была атмосфера в следственной группе, что арестованные сами придумывали, в чем бы еще сознаться.

Накануне XIX партийной конференции, летом 1988 года, Тельман Гдлян и Николай Иванов написали статью, в которой сообщили, что среди делегатов «оказались и скомпрометировавшие себя на ниве взяточничества лица». Молния сверкнула.

В первый же день работы партийной конференции партийный секретарь с Алтая под аплодисменты потребовал объяснений: действительно ли среди делегатов есть взяточники? Главный редактор «Огонька» Виталий Алексеевич Коротич на глазах у всей страны, приникшей к телеэкранам, передал в президиум партийной конференции папку с обличительными документами. Их проверяли комитет партийного контроля при ЦК КПСС и союзная прокуратура.

Через четыре месяца были арестованы два делегата партконференции — первые секретари обкомов: Бухарского обкома — Исмаил Джаббаров, Самаркандского — Назир Раджабов. Через несколько месяцев, 11 января 1989 года, по обвинению во взяточничестве арестовали еще одного делегата партийной конференции — отправленного к тому времени на пенсию Виктора Ильича Смирнова, прежде возглавлявшего среднеазиатский сектор отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС. Иными словами, он знал все, что творится в Узбекистане и, по мнению Гдляна и Иванова, покрывал местных преступников и коррупционеров. Справедливость торжествовала? Как все обстояло на самом деле, станет ясно позднее, а в тот момент подтверждалась правота следователей.

Канун так называемого «чурбановского процесса» был моментом высшего успеха и триумфа Гдляна и Иванова. Но, как это случается со всеми покорителями вершин, пройдя пик, они начали движение вниз.

На скамье подсудимых вместе с узбекскими милиционерами сидел зять Леонида Ильича Брежнева, бывший первый заместитель министра внутренних дел, бывший генерал-полковник, и общество явно жаждало расплаты — за беззастенчиво-роскошную жизнь прежней верхушки, омерзительную на фоне общей бедности. И даже самые снисходительные и выдержанные не сомневались, что приговор будет наисуровейшим…

И что же? Одного из подсудимых вообще оправдали, а другого освободили из-под стражи, отправив дело на доследование. Гдлян и Иванов не сумели подкрепить свои версии фактами и доказательствами.

На встрече в Центральном доме литераторов в Москве публика с гневом обрушилась на председательствовавшего на процессе генерала юстиции Михаила Алексеевича Марова и народных заседателей. Им не давали говорить. Экзальтированная дама-прокурор с хорошо поставленным командирским голосом обвиняла судей в том, что своим приговором они сорвали всю дальнейшую работу следственной группы.

— Увидев, что подсудимый Бегельман, который очень помог следствию, не получил обещанного снисхождения, наши подследственные отказываются от показаний, — жаловалась дама-прокурор.

— А у вас, кроме их показаний, больше нет никаких доказательств? — невинным голосом поинтересовался работник Верховного суда.

— Почему же нет? — обиженно взвилась дама-прокурор.

— Тогда что вам беспокоиться? Докажете их вину, и суд накажет преступников.

— Нет, но как же мы теперь будем работать? — продолжала возмущаться дама-прокурор.

Прокуратура продолжала считать, что признание обвиняемого — единственное доказательство, которое следствию следует добыть.

Симпатия и уважение к следователям в один день превратились в безграничное, почти истерическое восхищение. В день вынесения приговора по «чурбановскому делу» Гдлян и Иванов из следователей превратились в политиков. Они практически забросили следовательскую работу, но клялись, что будут вести борьбу до конца. Где бы они ни выступали, любая аудитория встречала их на ура.

Гдлян любил рассказывать о том, как на него готовились покушения. То протянули стальной трос, чтобы его самолет не взлетел. То ему в постель подкладывали кобру… Они с Ивановым оказались мастерами политического шоу, они замечательно использовали возможности средств массовой информации. Гдлян первым решился что-то рассказать стране — и был вознагражден сторицей.

Все накопившееся в обществе раздражение — из-за пустых полок, очередей, тесноты, скудости, неоправдавшихся надежд, невыполненных обещаний — трансформировалось в кинетическую энергию поддержки Гдляна и Иванова. Они ясно указали причину общих бедствий, нехваток и недостатков — мафия, сплоченные, поддерживающие друг друга темные силы, обирающие страну.