Девушка с пробегом - Джина Шэй

Я сажусь на кровать, понимаю, что одеяло тоже влажное. Без понятия почему — то ли пропиталось паром, то ли дотекло и до него.

Настроение — орать и бегать, бегать и орать. Можно убить кого-нибудь по дороге. Желательно — Иванова, а еще лучше, чтобы мне за это ничего не было.

Что? Что надо было сделать, чтобы устроить такой вот апокалипсис?

И почему я не вижу Иванова у моей двери, бьющего земные поклоны и умоляющего о снисхождении.

Вероятно, даже этот кретин понимает, что в его случае — ни о каком милосердии речи и быть не может. Ведь денег у них по-прежнему нет, возмещать мне ущерб Ивановым нечем, хотя, разумеется, в этот раз я до суда дойду.

Чисто из принципа. И пусть папаше Иванову впаяют какие-нибудь принудительные работы. Пусть он на них сгниет, черт возьми.

Капец. Мне хочется выразиться крепче, мне хочется говорить столько матерных слов, что мой язык потомственной интиллигентки на корню отсохнет.

У меня в голове не укладывается — ни что делать дальше, Во сколько может встать такой вот ремонт? Насколько глубоко пострадала моя квартира? Что делать с заказами — и примут ли ждущие уже месяц своих заказов клиенты мои оправдания и необходимость отсрочки? Если придется возвращать предоплату — дела мои даже хуже, чем я представляю.

— Надо, наверное, к соседям сверху все-таки сходить, посмотреть, что у них произошло, — практичность Огудалова на фоне моей растерянности и непонимания, на какую стену мне залезать первой, по-прежнему смотрится возмутительной. И не очень-то лестной. Я-то в раздрае. И нужно взять себя в руки побыстрее.

— Да, я схожу, — я решительно поднимаюсь. Сейчас я и посмотрю, и придушу кого-нибудь. Мне это нужно для сохранения психического здоровья.

Давид перехватывает меня, удерживает на месте.

— Ты не пойдешь, — он качает головой, — не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал. Искренне предполагаю, что сухари я сушить совершенно не умею.

— Хочешь пострадать за кого-то другого? — скептично уточняю я. — Ты же понимаешь, что мне очень надо кого-нибудь убить?

— Я сам схожу, — фыркает Огудалов, — а ты пока посмотри, что из вещей не пострадало, что вы можете забрать с собой прямо сейчас. Это хотя бы не наказуемо уголовно.

— Куда забрать? — я моргаю непонимающе.

Давид приподнимает бровь, видимо, удивляясь моей несообразительности.

— Ну, видимо, ко мне забрать, — поясняет тоном, явно предназначенным для блондинок, — ты же понимаешь, что здесь вам оставаться никак?

Мне кажется, что на меня несется поезд. Огромный такой, тяжелый и на полной скорости.

— Надь, — Давид говорит, осторожно поглаживая мои пальцы, — поверь, я уже видел квартиры после потопов. Нужно убирать воду, сушить квартиру, прикидывать ущерб. Очень сомневаюсь, что не придется делать ремонт. А у тебя ребенок. И маме наверняка эти условия санаторными не покажутся. И черепаха. Вряд ли вы русалочки и привыкли жить при такой влажности и адских условиях.

— Но почему к тебе? — слабо произношу я.

— А у тебя много вариантов? — нет, все-таки ревнивость своего Аполлона я недооцениваю. Он может включить режим “Отелло обостряется” в любом месте и при любых условиях. Даже сейчас бровки на меня хмурит и губы свои дивные поджимает недовольно. Мол, как это я смею с ним спорить?

Много ли у меня вариантов? В квартире без света и с водой, стоящей на полу?

Теоретически, можно поехать в какую-нибудь гостиницу. Но дорого. Сейчас, когда на горизонте маячат крупные затраты даже с парой лишних тысяч мне расставаться мучительно. Режим “скряга-Скрудж” выкручен до предела.

Можно поехать к сестрице Ирке. У неё большой дом в Перово. Это на другом конце Москвы. И ехать мне предполагается в ночи. С ребенком, который совершенно точно устал и еще вчера мне жаловалась на горло, путешествие в ночи может таки аукнуться нам простудой.

И что немаловажно — ехать мне придется и с черепахой, которого здесь оставлять нельзя и которому ну вообще ни к чему никакие перепады температуры. Уж я-то знаю Зевса. Один сквозняк — и у этого хрупкого пресмыкающегося будет воспаление легких, и лечить его — это жутко нервный процесс.

Не говоря уже о том, что только меня в компании мамы, Алиски и Зевса Ирке и её многодетному семейству для счастья и не хватает. Там ведь и без нас дом вверх дном круглые сутки стоит. А Лисе по сути, завтра готовиться к школе, учить уроки, а она совершенно не привыкла делать это, когда рядом три погодка-охламона стоят на ушах.



И что делать со школой Лисы, которую особо прогуливать вообще не особо хорошо? Ну допустим, понедельник мы еще пропустим, хоть нас за это и вздрючит завуч, но что потом? Возиться с переводом? Лиске ведь нравится её школа.

А квартира моего Аполлона ведь гораздо ближе, можно даже на автобусе если что с утра доехать, хоть вставать, конечно, и придется раньше. Мне.

Но… Въезжать к Давиду… Даже на время… Боже, как же это опасно. Опасно со всех сторон, потому что… Потому что это сближение. То самое, которого я допускать была не намерена.

— Собирайся, богиня моя, — тем временем тоном начальника советует Давид, — не стой на месте. Скоро твоя мама с Лисой придут?

— Я еще не согласилась, — возражаю я. Неуверенно. Очень.

— Знаешь, я вот не думаю, что предоставляю тебе выбор, — нахально сообщает Давид, — сейчас вы поедете ко мне, я вызову свою бригаду, чтобы они убрали воду. А все остальное — мы обсудим с утра, когда будет понятно, насколько большой ущерб. На ночь ты ко мне ехать не боишься?

— Я не боюсь к тебе ехать, — возмущенно шиплю я, — ни на ночь, ни…

Слово “вообще” я не договариваю. Я вообще затыкаюсь, потому что… Кажется, меня подловили.

— Ну, если ты не боишься — тогда я проблем вообще не вижу, — ухмыляется Огудалов, — собирайся, богиня. Я вам такси вызову.

Нет, мне не кажется. Меня все-таки подловили. И сейчас… Сейчас я просто смотрю на эту бесстыжую физиономию и восхищаюсь тем, насколько лихо он взял меня в оборот.



— Мам, а мы тут насовсем? — Алиска с подозрением оглядывается по сторонам, скидывая с плеч свой рюкзачок. Могу её понять, почти пустая квартира Давида выглядит действительно чужой и необжитой. То ли дело своя, Лисья комната, в которой она муми-троллей на стенах уже нарисовала столько, что никакой Муми-Дален бы не выдержал.

— Нет, солнышко, мы тут на время, пока в нашей квартире жить нельзя, — откликаюсь я и распаковываю сумку с вещами.

Его божественная светлость все сильнее проявлял себя как тиран, позволив мне забрать из моей квартиры своими руками кроме коробки с Зевсом, завернутой в одеяло для пущей термоизоляции, только одну единственную сумку — и ту с полотенцами, зубными щетками и какими-то вкусняшками, чтобы можно было после всего этого трэша чаю выпить хотя бы. Все остальное, что мы могли забрать и покидали в сумки — так и лежит в багажнике машины Давида и ждет божественной доставки. И просушки. Большая часть вещей, если не сырая, то хотя бы влажная от раскаленного пара.