Тайная жена - Елена Арсеньева

– Это… твое? Tак ты, значит, тоже? О господи!

Руки его разжались, и Марина безвольно, как тряпичная кукла, рухнула вниз лицом на песок. С трудом приподняв голову, она увидела, как Десмонд вбежал по колени в реку, крича:

– Агнесс! Агнесс!

Ответа не было. Только рябь прошла на воде, словно там, на глубине, кто-то вздрогнул, пытаясь отозваться, – да не смог одолеть тяжести песка, налегшего на грудь. И река вновь стала гладкой, будто шелковый плат.

Постояв еще мгновение, Десмонд повернулся и побрел к берегу. Марина лежала у него на пути, но он не остановился, не обошел ее, а просто перешагнул, задев юбку шпорою, и даже не услышав треска разрываемой материи. Он шел, воздев глаза к небу, странной походкой, в которой было что-то нечеловеческое. Конь медленно потянулся за ним, но Десмонд как будто забыл о нем.

Джессика с тревогой поглядела ему вслед и тронула своего коня стременем.

– Скажи ему, – наконец-то смогла разомкнуть онемевшие губы Марина, – скажи, что я хотела ее спасти!

Джессика повернула к ней покрасневшее, залитое слезами лицо.

– Я не верю тебе, – выдохнула она с ненавистью. – Ты нарочно отослала меня, чтобы присоединиться к ним, и без помех расправиться с Агнесс!

Она поскакала вперед, догнала Десмонда, что-то долго говорила ему, и наконец он взобрался в седло. Два всадника скрылись в лесу, и конь, на котором охотники за ведьмами привезли Агнесс, вдруг сорвался с места и пустился за ними, словно и ему было тошно оставаться на этом берегу.

А Марина еще долго лежала на песке, без мыслей, без чувств и даже без слов, пока начавшийся дождь не заставил ее, наконец, подняться. Она вяло удивилась, что ее конь стоит спокойно, пока она неуклюже взгромоздится в это отвратительное дамское седло и соберет поводья, которые выпадали из рук, словно нарочно.

Качаясь в седле, она ехала через лес. С каждой минутой сгущались сумерки, и скоро она с трудом различала тропу, а река, изредка мелькавшая внизу, под берегом, теперь казалась темной, как чья-то коварная душа. И ей казалось, что не воды небесные, а все горести и бедствия мира, кои мелись вокруг нее с той вьюжной рождественской ночи, сейчас обрушиваются ей на плечи, стекая на шею коня, который в тусклом вечернем полусвете весь блестел, будто зловещий камень на могиле убийцы.

Днем Марина почти не выходила из своей комнаты. Глэдис, приносившая ей еду, с ужасом поглядывала на мрачное, исхудавшее лицо «русской кузины», меняла подносы с едой или воду в ванне – и торопилась убраться поскорее. Никто, впрочем, не догадывался, что по ночам Марина все-таки выскальзывает из замка, бродит по лужайкам и тропинкам, кружит, словно ночная бабочка, которую манит свет в окне Десмонда…

Иногда окно оказывалось темным, и это означало, что лорд Маккол на несколько дней покинул замок. Об этом обычно рассказывала утром Глэдис.

Марина только от нее узнавала о том, что творилось в замке и деревне. Именно Глэдис поведала ей, что несколько арендаторов-фермеров, оказавшихся охотниками за ведьмами, были выселены с земель Макколов; крестьяне были извещены, что молоко, зерно и овощи убийц никогда не будут куплены в замке, а Саймонс был просто изгнан… хотя и никуда не ушел. Его хватил удар (не иначе, напророченный Мариною!), и как ни был разозлен сэр Десмонд, ему пришлось оставить обезножевшего старика в замке. От прислуги, ходившей за ним, стало известно, что Саймонс совершенно обелил леди Марион и всячески отрицал ее пагубную роль в смерти Агнесс. Но даже если слова Саймонса и дошли до лорда Маккола, Марине это осталось неизвестно. Десмонда она так и не видела. Судя по всему, он спокойно воспринял ее добровольное затворничество. Как, впрочем, и Джессика.

Недоверие Джессики было оскорбительно! Сама ведь видела, как потрясена была Марина, сама пыталась помешать ей спуститься на берег, а потом вдруг, ни с того ни с сего… Конечно, Джессика была в ужасе, ее отчасти можно понять… но все-таки Марина чувствовала себя преданной и бесконечно одинокой. Разумеется, она никому не собиралась навязывать свое общество и требовать извинений! 31 июля медленно, но верно приближалось, и все чаще Марине приходила мысль, что у нее есть возможность расчудеснейшим образом отплатить Десмонду за все, что ей пришлось перенести по его вине. Нет, она больше не мечтала о том роковом выстреле. Пусть лучше Десмонд и в самом деле с нею повенчается, подтвердив публично то, что было совершено тайком. Вот это будет плюха всем, кто пренебрежительно смотрел на «русскую кузину»! И если Джессика захочет по-прежнему остаться в столь милом ее сердцу Маккол-кастле, ей придется очень постараться заслужить прощение миледи Марион. Для начала – поведать Десмонду, как на самом деле вела себя Марина, как пыталась спасти Агнесс.

Ну почему, почему для нее столь много значит восхищение или презрение Десмонда? Уж сама-то она может испытывать к нему одно только презрение. Похитил ее из дому, понимаешь, взял насилкою, затащил бог весть в какие дальние дали, вынудил лгать, подверг опасности, не говоря уже о том, что, когда хотел, привлекал к себе, когда хотел – отталкивал и тотчас же принимался ласкаться с другой…

– Алан! Алан!..

Женский крик заставил ее вздрогнуть. Наверное, какая-нибудь служаночка зовет своего дружка. Пришла на свидание, а милого нет на месте. Но почему, скажите на милость, она кричит с таким отчаянием:

– Алан!

Что, застала милёнка с другой? Такое, увы, случается куда чаще, чем бедняжка может себе представить!..

Марина печально хохотнула, да так и замерла с открытым ртом, увидев черный клубочек, прокатившийся по лужайке от кустов к замку.

Что это? Неужели Макбет? Ну, глупости, кот ведь белый, да и это существо гораздо, гораздо больше. Вот оно распрямилось и замахало руками, слишком длинными для его коротенького тела.

– Брауни, – так и ахнула Марина, – это брауни!

Значит, он снова вернулся – ведь уже сколько ночей Марина его не видала.

– Алан! – послышался новый испуганный зов, и Марина удивилась еще более: разве такое порождение нечистого духа, как брауни, может носить человеческое имя? А ему оно несомненно знакомо: вот он остановился, неуклюже затоптался на своих коротеньких ножках и начал было медленно поворачиваться на зов, когда Марина неожиданно для самой себя окликнула:

– Алан! Иди ко мне!

Бог весть почему она это сделала… Не все можно объяснить, и самые важные шаги по дороге своей жизни мы совершаем, повинуясь не вещим предчувствиям, не гласу Божьему, не собственным трезвым размышлениям, а некоему магическому «просто так», непонятно кем нам внушаемому: Богом или дьяволом. Словом, она тихо крикнула:

– Алан! – И брауни замешкался, не зная, на чей зов спешить, а потом, поскольку новых окликов не последовало, со всех своих коротеньких ножек заспешил в сторону ближнего голоса – к Марине.

Она сама не знала, как смогла не кинуться прочь, стеная от страха. Ей пришлось вцепиться в какой-то куст, чтобы удержать себя на месте. И в это мгновение взошла луна.