Пчелы мистера Холмса - Митч Каллин

Эти заботы принадлежат прошлому, хотел сказать ему Холмс, и мало что выйдет, если заниматься ими теперь. Вполне возможно, что у Мацуды были веские причины уехать из Японии, и не исключено, что благо семьи сыграло тут большую роль. Но при этом он сознавал, что господин Умэдзаки, у которого никогда по-настоящему не было отца, может ощущать ущербность. И что бы ни внушал себе этой ночью Холмс, он ни разу не сказал себе, что разыскания господина Умэдзаки не имеют смысла. Напротив, он всегда полагал, что загадки всякой жизни стоят неустанных дознаний, но в случае с Мацудой Холмсу было известно, что все свидетельства, которые он мог бы привести — если таковые взаправду имелись, — сгорели в камине много лет назад; воспоминание о спаленных дневниках доктора Ватсона овладело им, замедлило работу его ума, и вскоре ему уже ничего больше не представлялось. И ветра он больше не слышал — хотя и лежал на кровати без сна, а тот неистовствовал на улицах и трепал бумажные окна.

— Это я должен просить прощения, — сказал Холмс за завтраком и через стол похлопал господина Умэдзаки по руке. — Из-за этой погоды я плохо провел ночь и не слишком хорошо себя чувствую.

Господин Умэдзаки кивнул, по-прежнему держа голову опущенной.

— Просто я волновался. Мне показалось, что вы кричите во сне — жуткий звук.

— Конечно, — приободряя его, сказал Холмс. — Знаете, я как-то бродил по болотам, где из-за ветра создавалось отчетливое впечатление, что кто-то вопит — похоже было на далекий крик или стон, едва ли не на зов на помощь. Буря может легко заморочить вам голову; мне морочила, поверьте. — Улыбаясь, он убрал руку и опустил пальцы в миску с огурцом.

— По-вашему, я ошибся?

— Это возможно, разве нет?

— Да, — сказал господин Умэдзаки, с облегчением поднимая голову. — Пожалуй, возможно.

— Прекрасно, — сказал Холмс с огуречным кружочком во рту. — Тогда кончаем с этим. Начнем день наново? И как мы проведем утро — снова прогуляемся по взморью? Или обратимся к цели нашего приезда — поиску неуловимого зантоксилума?

Но господин Умэдзаки выглядел растерянным. Сколько раз они говорили о том, что привело Холмса в Японию (стремление отведать блюд из зантоксилума и наблюдать кустарник в естественной среде), обсуждали соответствующий этим намерениям маршрут — который и привел их в простую идзакаю у моря (японский паб, догадался Холмс, оказавшись внутри)?

Когда они вошли в идзакаю, там закипал котел, жена хозяина резала свежие листья зантоксилума; посетители подняли на них глаза — иные с опаской, — отвлекшись от пива и саке. Так сколько же раз с приезда Холмса господин Умэдзаки говорил о подаваемом в этой идзакае особом пироге, где в тесто вмешены тертые жареные плоды и семена зантоксилума? И сколько раз они ссылались на письма, которые писали друг другу на протяжении нескольких лет, где речь неизменно шла об их общем интересе к этому медленно растущему в дюнах, возможно продлевающему жизнь кустарнику (питаемому солеными брызгами, ярким солнцем и сухими ветрами)? Как будто не единожды.

В идзакае пахло перцем и рыбой, они сели за столик и стали пить чай, слушая бурные разговоры вокруг них.

— Те двое — рыбаки, — сказал господин Умэдзаки. — Они спорят из-за женщины.

Тут из-за отделенной перегородкой задней комнаты появился хозяин — беззубо улыбаясь, заговаривая с каждым посетителем повелительным, потешным тоном, смеясь со знакомыми, он подошел к их столику. Его, казалось, обрадовал вид пожилого англичанина и его утонченного спутника, он весело потрепал господина Умэдзаки по плечу и, как близкому другу, подмигнул Холмсу. Присев за их столик, хозяин посмотрел на Холмса и что-то сказал господину Умэдзаки по-японски — его словам рассмеялись все, кто был в идзакае, кроме Холмса.

— Что он сказал?

— Забавно, — ответил господин Умэдзаки. — Он поблагодарил меня за то, что я привел отца, он говорит, что нас с вами не различить, но думает, что ваша наружность приятнее.

— С последним я соглашусь, — сказал Холмс.

Господин Умэдзаки перевел сказанное хозяину, и тот вновь расхохотался, согласно кивая головой.

Допивая чай, Холмс сказал господину Умэдзаки:

— Мне нужно взглянуть на котел. Вы не спросите нашего нового друга, могу ли я это сделать? Вы не скажете ему, что я бы очень хотел посмотреть, как варят зантоксилум?

Когда просьба была передана, хозяин тут же встал.

— Он охотно проводит вас, — сказал господин Умэдзаки. — Но готовит его жена. Только она может показать вам, как это делается.

— Восхитительно, — сказал, поднимаясь, Холмс. — Вы идете?

— Сейчас, у меня еще остался чай.

— Видите ли, это редкий случай. Надеюсь, вы не будете против, если я вас не дождусь.

— Нет, отнюдь нет, — сказал господин Умэдзаки, но недовольно глянул на Холмса, словно тот бросал его.

Но скоро они уже вдвоем стояли у котла с листьями зантоксилума в руках и смотрели, как жена хозяина мешает бульон. Потом им указали дорогу туда, где зантоксилум рос, — нужно было пройти вдоль берега в дюны.

— Пойдем туда завтра утром? — спросил господин Умэдзаки.

— Еще не так поздно, можно пойти сейчас.

— Это достаточно далеко, Шерлок-сан.

— Пройдем тогда часть пути, пока не начнет темнеть?

— Как скажете.

Они в последний раз с любопытством оглядели идзакаю — котел, суп, людей с их напитками — и, выйдя на улицу, пошли по песку в дюны. К закату они не нашли никаких признаков зантоксилума и решили возвращаться на ужин в гостиницу, — оба были изнурены походом и рано ушли спать, не выпив обычной вечерней рюмки. Но той ночью — на второй их вечер в Симоносеки — Холмс проснулся около полуночи, очнувшись от неглубокого сна. Сначала его поразило то, что он, как и той ночью, перестал слышать ветер. Затем он вспомнил, о чем думал, засыпая: о ветхой идзакае у моря, о листьях зантоксилума, варящихся в котле с супом из карпа. Он лежал под покрывалом и в полутьме смотрел на потолок. Немного погодя он снова захотел спать и закрыл глаза. Но он не уснул: задумался о беззубом хозяине — его звали Вакуи — и о том, как господину Умэдзаки нравились его веселые замечания, среди которых была грубая острота про императора: «Почему генерал Макартур — пуп Японии? Потому что выше члена».

Но ничто не угодило господину Умэдзаки больше, чем шутливые слова Вакуи о том, что Холмс — его отец. Под вечер, когда они шли по берегу, господин Умэдзаки припомнил эти слова и сказал:

— Странно, что я об этом подумал — будь мой отец жив, он был бы совсем ненамного старше вас.

— В самом деле, — сказал тогда Холмс, всматриваясь в дюны, обозревая песок, ища колючий, раскидистый кустарник.

— Вы мой английский отец, что вы на это скажете? — Господин Умэдзаки внезапно взял Холмса под руку и крепко держал, пока они шли вперед. — Вакуи — смешной тип. Я бы хотел зайти к нему завтра.