Белый шум - Дон Делилло

– Почему же сейчас эти приступы бывают у столь многих людей?

– Потому что в воздухе носится смерть, – тихо сказал Марри. – Она воскрешает в памяти забытые факты. Приближает нас к вещам, о которых нам самим пока ничего не известно. Большинство из нас уже, вероятно, предвидят собственную смерть, но еще не способны осознать это предвидение. Быть может, когда мы умрем, первыми нашими словами будут такие: «Это чувство мне знакомо. Я и раньше бывал в подобных переделках».

Он снова положил руки мне на плечи и с еще более глубокой, щемящей грустью внимательно посмотрел на меня. Мы услышали, как проститутки кого-то окликнули.

– Я бы хотел потерять интерес к себе, – сказал я ему. – Есть надежда, что это произойдет?

– Никакой. Пытались люди и получше.

– Наверно, вы правы.

– Это же очевидно.

– Жаль, здесь нечем заняться. Хорошо бы как-нибудь отвлечься от этой проблемы.

– Займитесь вплотную вашим Гитлером, – сказал он.

Я посмотрел на него. Как много ему известно?

Окошко машины приоткрылось. Одна из женщин сказала Марри:

– Ладно, согласна за двадцать пять.

– А вы договорились со своим представителем? – спросил он.

Она полностью опустила стекло и тупо уставилась на Марри. В этот момент она походила на ошарашенную тетку с бигуди в волосах, которую показывают в вечерних новостях, потому что ее дом погребен под грязевым потоком.

– Вы знаете, кого я имею в виду, – сказал Марри. – Парня, который заботится об удовлетворении ваших духовных запросов в обмен на сто процентов вашего заработка. Парня, которому вы доверяете зверски избивать вас за плохое поведение.

– Бобби? Он остался в Айрон-Сити – всё подальше от облака. Не любит он снимать штаны без крайней нужды.

Женщины рассмеялись, шесть голов затряслись. То был смех посвященных, призванный доказать, что эти особы связаны друг с другом привычками, истинное значение которых почти недоступно пониманию прочих людей.

Опустилось на полдюйма стекло другого окошка. Показались ярко накрашенные губы:

– Бобби из тех сутенеров, что шевелят извилинами.

Новый взрыв смеха. Мы так и не поняли, над кем они смеются – над Бобби, над нами или над собой. Стекла в окошках поднялись.

– Это, конечно, не мое дело, – сказал я, – но чем она готова заняться с вами за двадцать пять долларов?

– Приемом Геймлиха.

Я вгляделся в ту часть его лица, что находилась между шапкой и бородой. Он уставился на машину, по-видимому, погрузившись в свои мысли. Окошки запотели, головы женщин окутал сигаретный дым.

– Разумеется, нам надо будет найти закуток, где можно выпрямиться во весь рост, – рассеянно сказал он.

– Вы же не потребуете, чтобы она и в самом деле заткнула себе дыхательное горло большим куском еды?

Марри взглянул на меня, почти удивленно:

– Что? Нет-нет, этого не потребуется. Если только она будет натурально задыхаться и давиться. Если начнет глубоко вздыхать, когда я растрясу ей таз, если в изнеможении повалится навзничь в мои спасительные объятия.

Он снял перчатку и пожал мне руку. Потом подошел к машине, чтобы обсудить все детали с женщиной, о которой шла речь. Я смотрел, как он стучится в заднюю дверцу. Через секунду она открылась, и Марри втиснулся на заднее сиденье. Я подошел к одной из бочек из-под солярки. Вокруг костра стояли трое мужчин и женщина, делившиеся друг с другом слухами.

Во «Дворце Кун-фу» погибли три живых оленя. Губернатор погиб, а оба его пилота тяжело ранены при вынужденной посадке в каком-то торговом центре. На сортировочной станции погибли два человека, в чьих защитных костюмах из милекса видны дырочки, прожженные кислотой. Своры немецких овчарок, натасканных на ниодин, уже скинули с себя парашюты, и сейчас их спускают с поводков в пораженных ядом населенных пунктах. В округе наблюдается скопление НЛО. Участились случаи мародерства, совершаемого людьми в полиэтиленовых чехлах. Двое мародеров погибли. Шестеро солдат Национальной гвардии погибли в борьбе с пожаром, вспыхнувшим после инцидента на расовой почве. Поступают сообщения о выкидышах и преждевременных родах. Замечены новые вздымающиеся облака.

Эти непроверенные сведения люди сообщали друг другу с некоторым благоговейным страхом, энергично подпрыгивая на холоде, обхватив себя руками. Они боялись, что их истории окажутся правдивыми, но в то же время потрясал драматический характер событий. Токсическое явление пробудило в людях творческую фантазию. Одни плели небылицы, другие слушали как зачарованные. Возрастал интерес к слухам, сопровождающимся яркими описаниями, к самым жутким выдумкам. Истинность той или иной истории представлялась нам не более и не менее сомнительной, чем раньше. Зато стало более тонким восприятие. Мы начали восхищаться собственным умением вызывать благоговейный трепет.

Немецкие овчарки. Именно эту утешительную весть я и принес с собой в барак. Мощный корпус, густая темноватая шерсть, свирепая морда, длинный язык, свисающий из пасти. Я представил себе, как они рыщут по опустевшим улицам – неторопливо, настороженно. Имея слух, мы разучились слушать, научившись чуять перемены в потоке информации. Я представил, как в нашем доме они тычутся мордами в чуланы, как стоят торчком их длинные уши, а вокруг пахнет теплым мехом и накопленной энергией.

Почти все в бараке уже спали. Я пошел вдоль тускло освещенной стены. Люди лежали вповалку, забывшись тяжелым сном, и, казалось, испускали через нос один общий вздох. Некоторые шевелились. Пока я пробирался между лежащими почти вплотную друг к другу спальными мешками, на меня широко раскрытыми глазами смотрел ребенок-азиат. Возле моего правого уха мелькали цветные огоньки. Я услышал, как кто-то спустил воду в уборной.

Бабетта свернулась калачиком на надувном матрасе, накрывшись своим пальто. Мой сын спал сидя на стуле, уронив голову на грудь, словно какой-нибудь пьянчуга в пригородном поезде. Я взял складной стул и поставил его подле раскладушки, на которой спали младшие дети. Потом сел и, наклонившись вперед, стал за ними наблюдать.

Они с трудом устроились на тесной раскладушке – кто-то свесил ногу, кто-то руку. На этих нежных, теплых лицах лежала печать абсолютного и бескорыстного доверия, мне не хотелось даже думать о том, что оно может быть оказано человеку недостойному. Как оправдание этой лучезарной надежде и этой слепой вере, где-нибудь должно существовать нечто достаточно величественное и возвышенное, внушающее благоговение. Я переполнился безрассудным благочестием. Всеохватывающее, вселенское чувство, вмещающее бесчисленное множество устремлений и страстных желаний. Оно вызывало в воображении бесконечные дали и грозные, но незримые таинственные силы. Спящие дети напоминали фигуры с рекламы общества розенкрейцеров – фигуры, на которые откуда-то из-за пределов страницы падает луч яркого света. Стеффи слегка повернулась, потом что-то пробормотала во сне. Мне показалось, что-то очень важное. Испытав на себе смертоносное воздействие ниодинового облака, я готов был всюду искать знаки и намеки, некое подобие утешения. Я придвинул стул поближе. Ее лицо, слегка припухшее во сне, могло бы служить лишь для защиты глаз – этих больших, бездонных и понимающих глаз, периодически меняющих оттенки и всегда необычайно живых, восприимчивых к чужому страданию. Я сидел и смотрел на нее. Вскоре она снова заговорила. На сей раз вместо невнятного бормотания я услышал членораздельную речь – однако язык был странный, почти нездешний. Я силился понять. У меня не было сомнений: она пытается что-то сказать, объединить в одно целое элементы определенного смысла. Я ждал, всматриваясь в ее лицо. Прошло десять минут. Она отчетливо произнесла два слова, знакомых и в то же время не вполне понятных – два слова, казалось, имеющих ритуальное значение, часть заклинания или экстатических песнопений: