И на погосте бывают гости - Владимир Тучков

– Танцор, ведь врет же всё! – вмешался Следопыт. – Надо мочить. И тогда наверняка будет всё!

– Да никуда я от вас не денусь! Ведь я, после головы этой самой, становлюсь роботом. Думаете, почему вы меня там, в лесу, бессчетно мочили, а я каждое утро шел и шел навстречу своей смерти?! Почему? Мне это приятно, что ли, было? Так что в любой прекрасный момент, если что, вы меня будете поджидать в нужном месте в нужное время. Например, на Лубянке. Или в Нескучном саду.

Это было похоже на правду. И Танцор начал колебаться.

В конце концов опустил стволы вниз.

– Танцор! – взвился как ошпаренный Следопыт. – Ведь он же дуру гонит! Мочить надо! И весь разговор!

– Мочи, – тихо сказал Танцор. Потом взял у Маньяка сумку.

– Да, – спохватился он, – неувязочка получается. Мы на кон свои жизни ставили. А тебя, значит, на все четыре отпустят?

Вопрос был очень точный. Маньяк испугался. Явно испугался, хоть и попытался скрыть это, взять себя в руки.

– Так кто вы! И кто я! У вас тут всё налажено. Живете нормально. Бабки есть. Жилье есть. Меня же только что сюда засунули. Ни хрена и ничего. Куда мне сейчас? Воровать? Мешки таскать, по десятке за тонну? Кровь сдавать? У меня же никого и ничего! Так что это будь здоров какое наказание.

– Ладно, иди, – сказал Танцор. – Только двигай куда-нибудь подальше от Москвы. В Питер, в Ростов, в Самару, в Тамбов. А то, если как-нибудь случайно тебя встречу, могу и не выдержать.

На том и разошлись. Несмотря на решительный протест Следопыта.

Дома первым делом, даже не скинув мокрую одежду и не вымыв рук, настучали письмо Сисадмину. С сообщением об окончаний всей этой бодяги и с требованием немедленно заплатить причитающуюся призовую сумму.

Молча, куря сигарету за сигаретой, прождали полчаса. Мрачно пошли обедать. То есть резать колбасу кружочками, класть её на ломти хлеба, откусывать, жевать и запивать чаем. И опять молча. Потому что с каждой минутой в душах крепло ощущение, что Маньяк наколол их как последних кретинов. Однако сказать об этом вслух было страшно.

Конечно, оставалась надежда на то, что Сисадмин не отвечает потому, что скоропостижно скончался. Или у него взорвался компьютер, а второго не было. Или закончились деньги, чтобы платить провайдеру за работу в Сети. Все это было равновероятно. Однако сумма всех этих вероятностей имела множителем десятку в какой-нибудь минус пятнадцатой степени.

Поэтому опять молча сидели у компьютера и курили, не ощущая вкуса дыма.

– Ну что, я поехал, что ли, к себе? – сказал Следопыт. – Будем надеяться, что завтра в лес ехать не придется.

– Да уж наверно, – отозвался Танцор. – Только, может, двенадцати дождешься?

– Зачем?

– Посмотреть, какое завтра будет число.

Хоть это и было глупо, но остался ещё на полчаса. В двенадцать наступило восьмое сентября.

* * *

Ответ не пришел и утром. Что было совсем уж хреново.

. Хреновость усугубляло одиночество. Стрелки, естественно, не было. Набрал её номер. Однако телефон был отключен.

Попытался связаться с Сисадмином по аське. Но это ни к чему не привело.

Начиналась изощренная пытка полной неопределенностью, которая медленно, но верно трансформировалась в ощущение, что Маньяк всех их здорово наколол. Как последних салаг. А то и как даунов, которым он показал блестящий шарик и, пока они зачарованно его разглядывали, сделал всё, что ему было нужно. Кретины!

Точнее, он, Танцор, полный кретин: пожалел, блин, поверил! А Следопыт – лишь на четверть, а то и меньше. И вся его вина заключается в том, что не может стрелять в человека, глядя тому в глаза. Хотя какой, на хрен, человек! Бешеный шакал!

Когда начало смеркаться, Танцор уже довел себя до состояния, необходимого для того, чтобы выть и биться головой о стену. Но пока не выл и не бился, потому что сообразил включить свет.

Потом Стрелка все-таки включила телефон. И не смогла сказать ничего вразумительного о том, почему же вид Следопыта в трусах привел её в такое бешенство, что необходимо было срочно бежать от Танцора ни свет ни заря. Бежать, куда глаза глядят.

– Отчего же, – возразила она. – Не куда глаза глядят, а в очень приличное место. Балчуг, блин, Кемпин-ски называется! Тут, между прочим, по утрам кофе в постель подают. Очень предупредительная обслуга. Даже пыль с ушей специальными горностаевыми щеточками смахивают. И всего триста баксов за сутки.

– Так у тебя скоро вся капуста закончится. Приехала бы, взяла сколько надо. А то ведь начнут на работу вербовать.

– Ты что, меня тут все госпожой называют! На место поставила. Один тут козел попробовал завербовать, мол, у нас девочки, как сыр в масле, катаются. Но я ему сразу ботинком смятку сделала. Так что теперь только госпожа для всех!

– Слушай, приезжала бы. А?

– А что, соскучился?

– Не то слово! Весь извелся!

Стрелке это очень понравилось. Хоть она, конечно, и уловила в тоне Танцора изрядную театральность. Но без театральности получилось бы пошло и противно. А так – просто отлично. И она со своей стороны поддала пару:

– А рвешь ли ты, дорогой, волосы на голове? Посыпаешь ли оголенные участки пеплом?

– Не то слово! Приедешь, так уже и не узнаешь. Уже приходится в шапке ходить, голова стынет.

– Ну что же, приедем – посмотрим.

– Приезжай. А?

– Хорошо. Встречай госпожу у подъезда. Будешь дверь открывать. А то я тут от этого дела совсем отвыкла. Через полчаса буду.

Через полчаса во двор начал въезжать ослепительно белый автомобиль. Секунд через пятнадцать, когда он выполз из-за угла дома всем своим необъятным телом, стало ясно, что это «Кадиллак-Эльдорадо». Лимузин остановился рядом с прибалдевшим Танцором.

Распахнулась передняя дверь. Из неё важно вышел человек в сюртуке с галунами и в фуражке с кокардой. Подошел к задней дверце и распахнул её, согнув позвоночник в пояснице точно на двадцать градусов. Из чрева американской мечты появилась Стрелка с необычайно значительным выражением лица.

Водитель, получив двести долларов, распрямился и приложил к козырьку ладонь.

Танцор, за то, что он всего лишь отворил подъездную дверь, поднес сумку и подвез госпожу на лифте до нужного этажа, получил стодолларовую купюру.

Стрелка была довольна.

Соответственно был доволен и Танцор.

Поэтому остаток дня они посвятили сексу. Стрелка потому, что, несмотря на молодость, уже входила в пору, которая называется «знойной». Танцор потому, что любил знойных женщин. А еще, но, может быть, и прежде всего – пытался таким образом заглушить дурные предчувствия, именующиеся страхом.