Гапон - Валерий Шубинский

Итак — начало:

«Государь!

Мы, рабочие и жители города С.-Петербурга, разных сословий, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители, пришли к тебе, государь, искать правды и защиты.

Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.

Мы и терпели, но нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества, нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь! Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук».

В ранней редакции было просто: «Мы, рабочие….» Походу дела (отмечает сам Гапон) к шествию примкнуло (и поставило подписи под петицией) множество мещан и разночинцев. Кроме того, хотелось сделать документ не классовой, а общенародной хартией. Что во многом его обессмыслило…

Дальше:

«…И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немногого просили, мы желали только того, без чего не жизнь, а каторга, вечная мука.

Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсудили наши нужды. Но в этом нам отказали. Нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконными также оказались наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до 8-ми в день; устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией заводов; увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы; лечить нас внимательно и без оскорблений; устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега.

Все оказалось, по мнению наших хозяев и фабрично-заводской администрации, противузаконно, всякая наша просьба — преступление, а наше желание улучшить наше положение — дерзость, оскорбительная для них…»

Удивительно, как может простое (да, обобщенное, не без тенденциозности, но в целом точное) изложение обстоятельств забастовки (а про Сергунина и прочих уже и забыли!) звучать едва не по-библейски. Не зря учили Гапона высокой риторике.

В следующих абзацах отец Георгий, находясь на все той же пророческой высоте, несколько, пожалуй, пережимает, утрирует до нелепости и впадает в мелодраматизм:

«Государь, нас здесь многие тысячи, и все это люди только по виду, только по наружности, в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать нужды, принимать меры к улучшению нашего положения.

Нас поработили и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжкое преступление…»

Ну и дальше — предсказуемо: «чиновничье правительство, состоящее из казнокрадов и грабителей» («партия жуликов и воров», слышали, знаем), страна, доведенная «до полного разорения», «позорная война» — а вот уже по существу дела:

«Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые с обнищавшего народа, уходят. Народ лишен возможности выражать свои желания, требования, участвовать в установлении налогов и расходовании их. Рабочие лишены возможности организоваться в союзы для защиты своих интересов».

Это уже политика, а не экономика. Характерно, что о «сладкой участи оспаривать налоги» и расписывать бюджет речь идет раньше, чем о рабочих союзах. Что, разумеется, не отражает приоритетов рабочего человека.

И, наконец, кульминация:

«Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь?»

Как хорошо! Правда, дальше Гапон несколько портит впечатление:

«…И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты-эксплоататоры рабочего класса и чиновники-казнокрады и грабители русского народа».

Во-первых, получается, что нельзя жить по божеским законам (а имеется в виду прямо противоположное); во-вторых — ненужная истерика.

Наконец, Гапон переходит к положительной программе. Интересно, что документ построен зеркально. В первой части изложение фактов сменяется гиперболизированными риторическими пассажами; вторая начинается с риторики, которая призвана предварить конкретные требования:

«…Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение.

Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь. Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения…»

Чего же в первую очередь хотят от царя рабочие?

«Необходимо народное представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал себе и управлял собою. Ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощь, прими ее, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, — пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов.

Это самая главная наша просьба, в ней и на ней зиждется все…»

Если в «программе пяти» политические требования (очень скромные) служили поддержкой и обеспечением экономических, то здесь все начинается с политики, и не с чего-нибудь, а главного лозунга русского освободительного движения с декабристских времен: Учредительное собрание. Стоило ли так долго защищать рабочее движение от пытающихся его «использовать» интеллигентов? Впрочем, в самом Гапоне жило три человека: деловитый и дипломатичный рабочий лидер, харизматический проповедник и провинциальный интеллигент средней руки. Был еще четвертый: авантюрист, игрок, Хлестаков. Любопытно, как переплетаются эти его лица в тексте петиции. Которая еще не закончена.

«Но одна мера все же не может залечить всех наших ран. Необходимы еще и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, государь, о них от лица всего трудящегося класса России….» — И дальше идет практически изначальный текст «программы пяти».