Государева избранница - Александр Прозоров

Детский терем возносился над Великокняжеским дворцом еще на два этажа: красный с резными белыми украшениями, колоннами, пилястрами и большими, светлыми слюдяными окнами. Внутри каждая комната отделана в свой цвет, стены сплошь расписные, полы ковровые, потолки сводчатые, на которых порхают птицы и ангелы.

Пятилетний царевич играл в синей горнице. Разложив кукол на персидском ковре с густым высоким ворсом, Алексей Михайлович двигал их по кругу, что-то тихонько бурча. На нем была парчовая золотистая мантия и остроконечная парчовая же шапочка с коричневой опушкой. А вокруг возле стен сидели аж пять престарелых нянек, не сводящих с драгоценного малыша своих глаз.

– Здравствуй, Алеша, – ласково улыбнулась царица.

Мальчик поднял на нее взгляд, но никак не ответил.

– Познакомься, Алексей, – сказал Михаил Федорович. – Это Борис Иванович, отныне он твой дядька.

Царевич опустил голову и снова занялся куклами.

Боярин подступил ближе, посмотрел на его занятие сверху вниз и еле заметно скривился.

– Сю-сю-сю да сю-сю-сю, – ехидно бросил бывший кравчий. – Бабье баловство! А еще царевич… Ты хоть с лука-то стрелять умеешь, Алексей?

Мальчик поднял голову.

– Научить? – заговорщицки подмигнув, поинтересовался боярин. – Тогда пошли!

Борис Иванович направился к дверям.

Царевич колебался всего пару мгновений, после чего вскочил и помчался следом.

17 мая 1644 года

Окрестности Коломны

Длиннорогий олень, перемахнув овражек, вломился вслед за косулями в заросли ивняка, и в тот же миг в ствол впилась длинная стрела с двойным гусиным оперением. Зверь шарахнулся в сторону – вторая стрела опять пронзила березу. Задрав голову и издав трубный глас, олень помчался дальше, пробивая грудью переплетение ветвей.

Позади зазвучали трубы, несколько всадников на тонконогих туркестанцах, в добротных зипунах, с саблями на боках и в меховых шапках во весь опор влетели в рощу, перескакивая через кусты, проносясь под ветвями, огибая деревья. Самым первым, сжимая лук, мчался паренек лет пятнадцати, управляя вороным скакуном одними лишь ногами и прижимаясь щекой к густой гриве. Он чуть приподнялся и, заметив впереди рога, стремительно натянул лук.

Стрела улетела вперед – и опять пронзила дерево, а стрелок – врезался лбом в низкий сук и, взмахнув руками, опрокинулся назад, вылетая из седла, закувыркался по бузине, ломая стволы и ветки.

– Царевич! – остальные всадники натянули поводья, останавливая коней, один даже кинулся было к пареньку, но старший мужчина, одетый в простенький немецкий кафтан, вдруг огрел его плетью по спине. Молодой боярин оскалился, выгибаясь от боли, однако промолчал.

Царевич поднялся сам, отряхнулся. Прихрамывая, добрел до лука, поднял. Затем прохромал к ушедшему вперед скакуну. Перехватил поводья, поставил ногу в стремя и поднялся в седло.

– Не ушибся, Алексей? – все же поинтересовался старший мужчина. – Может, домой?

– Ну нет, Борис Иванович! – мотнул головой паренек. – Уж теперь-то я его точно возьму!

Он потянул из колчана еще одну стрелу, перехватил вместе с луком правой рукой, а левой перехватил поводья:

– Вперед!

Охотники помчались дальше, не признавая препятствий: перепрыгивая поваленные деревья и кустарник, проскакивая под ветвями и сучьями, огибая самые крупные из стволов и сбивая более тонкие. Три версты гонки, и роща кончилась, а впереди открылось поле, зеленое от молодой травы. Олень и две лани уносились вперед большими прыжками.

Паренек, оказавшись на открытом месте, тут же вскинул лук, выстрелил.

Мимо!

– Поспешишь, людей насмешишь, – громко хмыкнул боярин Морозов.

Царевич быстро оглянулся на него, дернул из колчана еще стрелу и неожиданно для всех спрыгнул с коня, кувыркнулся через плечо, тут же встал и широко расставил ноги. Глядя вслед уносящимся оленям, сделал вдох, выдох, вдох. Чуть прищурился, ощупью накладывая прорезь древка на тетиву. Поднял оружие, выдохнул и резко вытянул левую руку, поднимая правую к самому уху.

Мгновение полной недвижимости – и Алексей Михайлович отпустил большой палец, украшенный боевым серебряным кольцом: шириной с вершок и с канавкой для тетивы посередине.

Коротко тренькнула тетива по черненому браслету на левом запястье – стрела коротким штрихом прорезала воздух и впилась глубоко в затылок стремительного рогатого зверя.

Тот мгновенно кувыркнулся, и все охотники одобрительно загудели:

– Вот это выстрел! С пятисот шагов! Вот это глаз! Вот это рука!

– Коня! – невозмутимо опустил лук Алексей Михайлович.

Один из телохранителей нагнал вороного скакуна, поймал за повод, привел обратно к хозяину.

Пятнадцатилетний царевич поднялся в седло, широким походным шагом проехал вперед, наклонился, подобрал добычу и перекинул поперек холки. И только в этот миг на губах паренька появилась слабая, но гордая улыбка.

– Молодец! – похвалил его дядька, остановивший аргамака в паре шагов. – Я бы в такую даль и вовсе стрелы не добросил.

– Ты скромничаешь, Борис Иванович, – покачал головой царевич. – Это ведь ты научил меня пользоваться луком!

– Лучше всего учить удается тому, чего сам не умеешь, – рассмеялся боярин Морозов. – Ну что, пора в лагерь? Мы в этой погоне верст десять отмахали. Теперь бы на уставших лошадях успеть затемно вернуться. Да еще хворосту надо бы собрать…

Царский дядька оказался прав – к месту привала охотники добрались лишь в сумерках. И если бы юный Алексей Михайлович быстро не наломал валежник голыми руками, костер пришлось бы разводить в темноте[20].

Боярская стража, правда, управилась с очагом куда быстрее, но сыну государя никто из них помогать не стал. У телохранителей свой костер и лагерь, у царевича и его воспитателя – свой.

Алексей Михайлович высек огонь на трут, раздул искры, подложил горящую бересту под хворост, отодвинулся. Расседлал скакуна, отвел на травяную поляну и спутал ноги. Расстелил потник, бросил седло, выдернул нож. Осмотрел добычу, быстрым круговым движением отсек задний окорок, снял с него шкуру, нарезал полосками. Кивнул дядьке:

– Угощайся…

Усевшись бок о бок, мужчины нанизали мясо на заточенные палки, протянули к разгоревшемуся огню, обжаривая в языках пламени.

– Скажи, Борис Иванович, а каковой подарок ты для моего отца приготовил? – спросил царевич, стараясь удерживать палку так, чтобы кровавый ломтик зарумянивался от жара, но не обгорал.