В поисках любви - Кэтрин Кинкэйд

– Если ты первым на него наткнешься, так тому и быть, Сикандер. Не лишай себя удовольствия убить его и не вспоминай обо мне. Он уже загрыз в окрестностях несколько человек. Что ни день ко мне обращаются люди с просьбой, чтобы я избавил их от этой напасти.

– Если мне представится такая возможность, я ею воспользуюсь. Но я не буду специально ее искать. Не забывай, что я путешествую с мэм-саиб. Пока она со мной, охота на тигра представляет опасность.

– А ты посади ее на слона. Пусть себе качается в безопасности наверху и не мешает тебе.

– Отличная мысль, дружище! – Алекс с трудом поборол зевок. Ему требовались большие усилия, чтобы не заснуть за беседой. Он с облегчением увидел, что Сайяджи тоже зевает.

– Прошу прощения, Сикандер, но мне пора готовиться ко сну. Тебе не обязательно следовать моему примеру. Не желаешь ли перейти в павильон любви? Я пришлю девушку из зенаны. Там есть одна, которая тебе понравится: она прислуживает одной из моих жен; я берег ее специально на случай, если ты ко мне пожалуешь. У нее хорошая родословная, она из вполне пристойной касты, чтобы стать наложницей, а то и женой. К тому же она красива и образованна. Почему бы тебе на нее не взглянуть? Вдруг она тебе понравится?

– Я не прочь перейти в твой павильон любви, Сайяджи: там, наверное, прохладно и хорошо спится. Но девушек мне не присылай. Я хочу покинуть тебя уже завтра утром. Придется беречь силы для путешествия.

– Ах, Сикандер, ты мало развлекаешься, мало отдыхаешь, а все работаешь да работаешь. Вот что значит британское образование! Я, конечно, восхищаюсь тобой, но и немного жалею. Позволь прислать тебе эту девушку! Не понравится – можешь отправить ее обратно. Хотя бы взгляни на нее, ради меня!

Алекс вздохнул. Переубедить Сайяджи все равно было невозможно. Он кивнул, решив про себя, что отправит девушку назад, как только она появится. У него не было ни малейшего желания развлекаться с незнакомкой, какой бы красавицей она ни оказалась. В прошлом он не пропускал ни одной красивой женщины, но сейчас такая перспектива его совершенно не привлекала.

Если бы понадобилось пожертвовать сном ради женского общества, он бы предпочел побеседовать с мисс Уайтфилд и узнать ее мнение о зенане. Он не сомневался, что она полна впечатлений. Ведь ей впервые довелось повстречать женщин, проведших всю жизнь в заточении и никогда не показывавших лица мужчинам, кроме собственных отцов и мужей. Сайяджи не позволял своим женам, наложницам и дочерям, а также их служанкам появляться на людях. Принцип пурдах, то есть затворничества, был наилучшей защитой женской добродетели, однако Алекс подозревал, что мисс Уайтфилд этой точки зрения не разделяла.

Он попытался представить себе ее реакцию – и сонливость сняло как рукой. Мисс Эмма Уайтфилд наверняка назовет пурдах удушливой клеткой, придуманной мужчинами для помыкания женщинами. Что еще можно было от нее услышать?

Он был так уверен, что правильно угадал ее реакцию, что почти слышал ее гневный голос. Пожелав Сайяджи доброй ночи, он последовал за кхансамой в павильон любви – небольшое сооружение, выходящее в сад с фонтаном. Что скажет мисс Уайтфилд о специальном помещении, где соблазняют и предаются любви?

Павильон Сайяджи был примерно такого же размера, как его собственный, и точно так же был накрыт сеткой, оберегающей от ночных тварей. Обстановка здесь была такой же пышной, стены были покрыты такими же фресками, изображающими сцены любви; однако не хватало вида на джунгли и журчания ручья, впадающего в пруд, который Алекс выкопал у себя в Парадайз-Вью. Просторный мягкий диван притягивал к себе. В данный момент Алекс ни о чем другом не мечтал.

Кхансама Сайяджи оставил гостю расшитый халат, медный таз и кувшин воды, задул единственную лампу и бесшумно удалился, оставив Алекса одного в темном павильоне. Поленившись снять брюки, Алекс сменил рубашку на халат и уселся на диван, дожидаясь прихода обещанной девицы. Сайяджи по крайней мере навязывал ему женщину, а не мальчишку, как однажды произошло в доме его кузена Хидерхана.

Хидерхан сознательно хотел нанести ему оскорбление. Либо он подозревал Алекса в противоестественных пристрастиях, либо намекал, что человек, в жилах которого течет нечистая кровь, должен быть лишен возможности плодить низших существ. Однажды по настоянию Сантамани Алекс согласился посетить Хидерхана, простив ему прошлые прегрешения, и в первую же ночь, проведенную под крышей у кузена, был разбужен мальчиком лет восьми-девяти, залезшим к нему в постель.

«Меня прислал для вашего удовольствия, саиб, мой хозяин, – сказал ребенок. – Обещаю вам, что я чист: я только что принял ванну и был умащен маслами и благовониями… Я – любимец хозяина, саиб, и обучен любовным искусствам».

Алекс возмутился, прогнал мальчишку и в ту же ночь покинул дом кузена, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Он так и не объяснил Сантамани, почему так поступил. Матери нельзя было рассказывать подобных вещей о ее собственном сыне. Сантамани не простила ему нежелания мириться с Хидерханом. Алекс пытался поговорить с ней, но она не впустила его в свой дом, ограничившись запиской: «Любишь меня, так люби и моего сына. Положи конец этой распре. Если для тебя невыносимо ночевать в доме Хидерхана, то тебе нечего делать и у меня».

Наверное, Хидерхан лгал матери, и Сантамани не знала, что он собой представляет на самом деле. Хидерхан был коварен, лжив, завистлив, злобен до мозга костей. Алекс всю жизнь только тем и занимался, что разгадывал его коварные замыслы. То была опасная игра, не прекращавшаяся ни на минуту: Хидерхан прятался в засаде, как кровожадный тигр, а Алекс отражал его неожиданные нападения. Но почему Хидерхан пришел ему на ум сейчас? Сайяджи никогда его не оскорбит; если он в чем-то грешен, то лишь в сводничестве, в попытке подсунуть ему новую жену или наложницу, сделать его жизнь более приятной.

Ожидая обещанного, Алекс прилег. Как ни старался он побороть сон, глаза его сами собой закрылись.

«Вот что значит переусердствовать со спиртным…» – успел подумать он. Это была его последняя связная мысль.

Эмма стояла перед зеркалом в золотой раме и смотрела на свое отражение. Ее взору предстала рослая, стройная, прекрасная ликом незнакомка в воздушном светло-зеленом сари, делавшем ее глаза изумрудными, как джунгли, и такими же загадочными. У нее за спиной переговаривались и смеялись женщины; судя по всему, они одобряли ее новый облик. Во время трехчасового купального ритуала ее прежняя одежда таинственным образом пропала. Эмме удалось спасти только свой пакет в непромокаемом чехле. Она решительно отказалась с ним расстаться, и он снова занял свое прежнее место – у нее на талии, перехваченной под сари шелковым шнуром.

Как же чудесно ее преобразили новые одежды, свободная прическа, индийская косметика! Эмма не верила собственным глазам и не узнавала себя. Она превратилась в такую же экзотическую бабочку, как и женщины вокруг нее. Достаточно было слегка тряхнуть головой – и ее длинные сверкающие волосы окутывали плечи, как шелковая пелена; при каждом ее движении сари шелестело, сообщая ей грацию, какой она никогда прежде не обладала.