Варварская любовь - Дэни И. Бехард

Квартира, смог выдавить Франсуа. Горло саднило. Тот парень, сказал он, давно уехал.

Он внимательно рассматривал опухшее лицо мужчины, пятна на его куртке, дешевую рубашку, нос с прожилками. Может, помер, добавил Франсуа. Под машину попал или еще чего.

Мужчина встал. Облизал губы. Его шершавые щеки собрались морщинами под глазами. Он с трудом спустился по лестнице короткими неуклюжими шагами и заковылял по улице.

Франсуа вошел в дом, миновал бабушку, сидевшую с полузакрытыми глазами. Он упал на кровать и вцепился зубами в рукав, чтобы заглушить рыдания, и лежал так, пока ему не стало безразлично, что кто-то его услышит. Потом он встал и, сбежав по ступенькам, понесся по улице, но человек исчез.

Каждый день всю неделю он шел к гудящему фундаменту Stade Olympique, а потом – к Святому Лаврентию, к Атремону, где катали коляски еврейки в платках поверх париков. Он видел итальянцев, с криками загружавших грузовики. Он видел китайцев, сидевших в вонючих мясных лавках. Он исследовал улицу Сан-Катрин – от обшарпанных домов Ошлаги до широких, идеально подстриженных газонов на западе, где гуляли белокурые английские девочки. Он прогуливал мессу.

Во время одной из таких прогулок он увидел ту проститутку, которая сидела рядом с ним в клинике. Она заметила его первая и сказала, что у него потерянный вид. T’as l’air perdu. Ты ведь тот парень, которого я встретила на прошлой неделе?

Oui, ответил он. Когда он спросила, что он делает, он признался ей. Гуляю. Она предложила гулять вместе. И представилась: Эрнестин. Сначала они говорили о медицинских экспериментах, что появилась потребность в тестах на противозачаточные средства, и она несколько раз получала работу, учитывая род ее занятий. Она остановилась и серьезно на него посмотрела. Он кивнул. Потом она засмеялась и спросила, откуда он. Он опомнился, только когда сообразил, что выложил ей все – о прериях, о матери, об отце, о двадцати полученных и нерастраченных долларах, о том, что следовало быть добрым, но не получилось, и что он желает того, чего и сам не знает. Казалось, слова никогда не иссякнут.

Может, ты хочешь есть? – спросил он, а она ответила неожиданно писклявым голосом: «Ага». Первый же ресторан оказался итальянским, и они заказали по тарелке спагетти, наворачивая макароны на вилки, и пока один жевал, другой говорил.

Все ненавидят мою профессию, сказала она. Хотя даже Иисус всегда был окружен comme il se tenait, такими, как я. Не то чтобы мне нравилось то, что я делаю. У меня нет выбора. Но я учусь. Она посмотрела на него со значением. Внутри я совсем не такая плохая, сказала она, похлопывая себя по деформированной грудине, просвечивающей сквозь тесную блузку.

Эрнестин рассказала, как сбежала из дома. Она влюбилась и приехала в Монреаль, а когда парень ее бросил, родители от нее отказались. Она говорила и взглядом выражала переполнявшие ее чувства. Она рассказала Франсуа, что католики подлые, что мать ее тоже католичка, а назвали ее Эрнестин в честь тетки-монахини, которую тоже назвали в честь тетки, тоже монахини. Франсуа представил себе череду поколений монахинь с куриной грудью, и все Эрнестин – вроде снежинок, вырезанных из сложенной вчетверо бумаги.

Но я никогда и ни от кого не убегала, сказала она. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Oui, ответил он. Absolument. Oui.

Она прищурилась. Во что-то и я верю. И чтобы верить, не обязательно быть католиком.

Я знаю, сказал он.

Думаю, мы очень похожи, ответила она. Они доели. Ладно, мне пора. Уже поздно. Она написала адрес на салфетке. Вот что, если захочешь зайти, нет, не за этим. Pas comme за. Просто поговорить или вообще, если станет одиноко. Случается же такое. Но не слишком поздно. Она улыбнулась, будто увидела что-то за его спиной. Ты мне нравишься. Bonne nuit. Когда она целовала его в щеку, он скосился на ее крашеные веки и вздернутый нос. Bonne nuit, повторила она. Он посмотрел на адрес, написанный почерком с петельками. Но только когда она отошла далеко, он заметил, какие у нее тонкие ноги.

Когда он пришел на «что-то особенное», тот человек все еще сидел в одиночестве, загадочный и неторопливый, все так же просматривал бумаги, будто не было этих нескольких дней.

Заходи, пригласил он, но заставил Франсуа ждать. Все повторилось, но без проектора. Франсуа снял штаны и надел резиновые трусы. Его обхватил вакуумный шланг. Зеленый огонь мигнул и застыл, и человек залепил лампочку кусочком изоленты. На этот раз он принес пухлые наушники.

Надень их на голову и начинай считать.

Он закрыл дверь.

От темноты Франсуа затошнило. Он заморгал, но глаза отказались повиноваться. Потом из наушников послышалось поспешное дыхание девушки, так близко, будто она находилась в комнате. По явному ужасу в ее хрипах он смог вообразить ее.

Он продолжал вращать глазами, чтобы не упускать из виду бегущие ноги, рот, из которого вырывались ужасные вздохи. Последовательность кадров прервали другие ноги, эти шаги были тяжелее и быстрее. Потом девушка закричала, и послышался глухой, почти неслышный звук падения тел.

Давай, давай, послышался мужской голос. Сука! Потом только звуки – разрываемая, казалось, по всему телу одежда, визг, как будто ей затыкали рот. Потом последовало молчание, шуршащее и царапающееся. Потом вернулось дыхание. Его, ловящее воздух, походило на человеческое только тем, что почти превращалось в слова, ее – на пронзительный крик. Франсуа почувствовал болезненную эрекцию. Мужчина хрюкал все быстрее, а она дышала в судорожном ритме, изредка непроизвольно постанывая. Скребущий звук ткани о бетон утонул в отдаленном сигнале машины. Где-то со стуком опустилась оконная рама. Все кончилось тяжелыми мужскими шагами в тишине, наступившей слишком быстро. Шаги просто оборвались.

Зажмурившись, Франсуа прислушивался к ее стучащим зубам, к последним всхлипываниям и стонам.

После приличествующей паузы вошел человек и освободил его.

На улицу Франсуа вышел уже с деньгами. Мимо проносились машины. Косые лучи солнца освещали граффити и заделанные кирпичом окна, голубей на подоконниках и белые пятна помета от этажа к этажу. Он зашел на заправку на углу и попросил у кассира ключ от туалета. Гудела лампочка. Плитка на полу была грязная. Туалетная бумага свисала с края унитаза.

Он снял рубашку и положил ее на раковину, а потом взглянул в зеркало. Стянул брюки и трусы. Он хотел услышать голос девушки, но в туалете стояла удушливая вонь. Он приблизился к зеркалу. Открылись ребра и вкрадчивый стук сердца под ними.

Небеса за окном отказывались темнеть. Он пошел по Сан-Катрин, минуя фанеру в витринах заброшенных магазинов, пыльные ступени и треснувшие окна, покрытые сетками изоленты. Центр города был переполнен толпой, звучали пронзительные голоса, громко сигналили водители.

В церкви вот-вот должна была начаться вечерняя месса, и несколько человек еще ожидали исповеди. Франсуа стоял между скамьями и смотрел на святых, вырезанных в стене. Для них вера оказалась чем-то ужасным, болезненным и обособленным, и он задумался о том, были ли они избранными или Бог просто уже был в них, подобно недугу. Он вошел в исповедальню и сел. Дерево на другой стороне перегородки скрипнуло. Вильбро говорил то же самое, что и всегда. Застоявшийся сигаретный дым и запах лака вдруг вызвали тошноту. Вильбро стал повторяться, и Франсуа опустил заслонку. Он вышел из церкви и, дрожа, встал, задыхаясь на холоде. Он нашел адрес Эрнестин и деньги в кармане. Садилось солнце. Ветер с далекой реки шелестел листвой придорожных деревьев. Старики вышли на последнюю за день прогулку.