Бельканто - Энн Пэтчетт

– Кармен? – спросил он. Вот бы Месснер увидел ее теперь, в лунном свете! Он был прав, лицо у нее формой напоминало сердце.

– Только тихо! – прошептала она ему в самое ухо. – Слушай!

Но куда подевались все слова? Хорошо, что она лежит. Сердце колотилось просто невыносимо. Видит ли он в темноте, что она вся трясется? Чувствует ли ее дрожь через деревянные половицы? Слышит ли, как ее одежда с шуршанием трется о кожу?

– Закрой глаза, – велела ей святая Роза. – Помолись.

И она сразу сумела глубоко вздохнуть.

– Научи меня читать, – произнесла она быстро. – Научи меня писать письма по-испански.

Гэн посмотрел на нее. Глаза ее были закрыты. Казалось, это он сам пришел и лег рядом с ней. Ресницы трепещут на ее щеках, густые и темные. Неужели она спит? И разговаривает во сне? Он подумал, что мог бы поцеловать ее, не двигаясь с места, но тут же выбросил эту мысль из головы.

– Ты хочешь читать по-испански? – повторил он таким же едва слышным шепотом.

«О небо, – подумала она. – Он тоже умеет быть неслышным. Он, как я, умеет разговаривать без звука». Она перевела дыхание и открыла глаза.

– И по-английски, – прошептала она. И улыбнулась. Она не могла удержать улыбку. Она сумела попросить обо всем, о чем хотела!

Бедная застенчивая Кармен, вечно прячущаяся за спины других! Кто знал, что она умеет улыбаться? Однако она умела, и при виде этой улыбки Гэну захотелось пообещать девушке все что угодно! Он еще не совсем проснулся. Или, точнее, не проснулся совсем. А что, если он желал ее, сам о том не подозревая? Так желал, что даже увидел во сне, как она лежит рядом? «Вещи, непостижимые для ума, – подумал Гэн. – Секреты, которые мы скрываем даже от самих себя».

– Да, конечно, – произнес он, – и по-английски.

От радости она сделалась отважной и беспечной. Она подняла руку и положила ему на глаза. Глаза закрылись. Ее рука была прохладной и сухой. И пахла металлом.

– Засыпай, – сказала она. – Засыпай.

Годы спустя, вспоминая об этих событиях, заложники делили свое заключение на два периода: до коробки с нотами и после нее.

До коробки террористы полностью контролировали вице-президентский дом. Заложники, даже когда напрямую им никто не угрожал, постоянно размышляли о неизбежности собственной смерти. Даже допуская, что, если им очень повезет, никого из них не застрелят во сне, они ясно видели, что стоит на кону в этой игре. До или после освобождения каждый из них или все вместе они умрут. Разумеется, они всегда это знали, но теперь смерть подобралась к ним вплотную, по ночам садилась на грудь, впивалась в лицо своим ледяным голодным взглядом. Да, мир – очень опасное место, а разговоры о личной неприкосновенности – не более чем волшебные сказочки из тех, что детям рассказывают на ночь. Одно неосторожное движение – и тебе конец. Заложники размышляли о бессмысленной смерти первого аккомпаниатора. Да, они тосковали по нему – но как чудесно и легко нашлась ему замена. Они тосковали по своим детям, по своим женам. Конечно, заложники еще не умерли, они просто находились в этом доме, но какая разница? Смерть уже высасывала воздух у них из легких. Она вытянула из них все силы, все желания. Влиятельные бизнесмены сидели, вжавшись в кресла, возле окон и часами смотрели на дождь. Дипломаты листали глянцевые журналы, не замечая фотографий. Бывали дни, когда у них едва хватало сил переворачивать страницы.

Но после того как Месснер принес в дом ноты, все изменилось. Террористы все еще держали двери на замке и ходили с оружием, но теперь всеми командовала Роксана Косс. Она вставала в шесть часов утра, потому что в это время рассветало у нее за окном, а раз уж она вставала, она желала работать. Она принимала ванну, Кармен делала для нее чай и тосты и приносила ей в комнату на желтом деревянном подносе, специально для этого выданном вице-президентом. Теперь, когда Роксана знала, что Кармен девушка, а не юноша, она разрешала ей садиться на свою кровать и пить из своей чашки. Ей нравилось расчесывать волосы Кармен, черные и блестящие, как нефть. Иногда по утрам, когда настроение было особенно плохим, только эти волосы между пальцев придавали всему происходящему хоть какой-то смысл. Роксана утешалась фантазией о том, что ее захватили исключительно ради того, чтобы она ухаживала за прической юной особы. Она воображала себя моцартовской Сюзанной, а Кармен – графиней Розиной. Косы ложились вокруг головы девушки идеальными кольцами. Роксане и Кармен было нечего сказать друг другу. Когда Роксана заканчивала прическу, Кармен вставала у нее за спиной и начинала расчесывать ее волосы до тех пор, пока те не начинали сиять, а затем тоже заплетала их в косу. И в эти короткие минуты утреннего уединения они становились сестрами, подругами, равными. Им было хорошо вдвоем. Они и думать не думали о Беатрис, которая играла с мальчишками в кости на полу кухни.

В семь часов Като уже ждал Роксану возле рояля. Его пальцы беззвучно пробегали по клавишам туда и обратно. Роксана научилась говорить «доброе утро» – «Ohayo Gozaimasu» – по-японски, а Като выучил несколько фраз по-английски: «Доброе утро», «Спасибо», «До свидания». Этим лингвистические способности обоих исчерпывались, так что Роксана и Като желали друг другу доброго утра и в середине дня, и поздним вечером. Общались они, главным образом передавая друг дружке нотные листы. И хотя в их отношениях царила несомненная демократия, Като, который занимался разбором присланных Мануэлем нот, лежа на куче одеял, служивших ему ночным ложем, иногда специально выбирал произведения, которые, по его мнению, подходили к голосу Роксаны или которые он сам хотел услышать. Он чувствовал, что совершает неслыханную дерзость, но что с того? В жизни он был вице-президентом огромной корпорации, работал с цифрами – и вдруг его повысили до аккомпаниатора. Он больше не был собой. Он превратился в кого-то другого.

В четверть восьмого начинались гаммы. В первое утро люди в это время продолжали спать. Пьетро Дженовезе устроился под роялем, и, когда молоточки принялись ударять по струнам, ему пригрезилось, что звонят колокола собора Святого Петра. Но мало ли кто спит? Пора работать! Довольно рыдать на диване и пялиться в окно. Теперь у нее есть ноты и аккомпаниатор. Роксана Косс отважно попробовала голос на «Джанни Скикки» – и убедилась, что голос не пропал.

– Мы тут гнием заживо, – еще за день до начала репетиций сказала она господину Хосокаве с помощью Гэна. – Мы все. С меня достаточно. Если кому-нибудь приспичит меня пристрелить, придется стрелять в меня во время пения.

Теперь господин Хосокава был уверен, что Роксане Косс ничего не угрожает, ведь никто не посмеет ее пристрелить, пока она поет. А раз певица в безопасности, то и слушатели будут в безопасности – рассудили заложники и плотной толпой обступили рояль.

– Отойдите назад, – замахала на них руками Роксана. – Мне нужен воздух.

Первым произведением, что она исполнила в то утро, была ария из «Русалки». Та самая, которая – Роксана помнила – была заказана ей господином Хосокавой, когда она еще не была с ним знакома, когда еще ничего не знала о жизни. Теперь она тоже полюбила эту историю о духе воды, который жаждал стать женщиной, держать своего возлюбленного в настоящих объятиях, вместо того чтобы убивать его в холодных объятиях волн. Раньше она пела эту арию почти на каждом своем концерте, но никогда в ее голосе не звучало такого сочувствия к героине, как сейчас. Господин Хосокава уловил эту перемену, и на его глаза навернулись слезы.