Сальватор. Том 1 - Александр Дюма

Он подал оттиск г-ну Араго, и листок пошел гулять по рукам. Когда Сальватор насладился произведенным впечатлением, он, как актер, приберегающий эффекты, произнес:

– Это не все!

– Как?! Что еще? – послышались со всех сторон голоса.

– Герцог Дудовильский, суперинтендант королевского дома, подал в отставку.

– О! – воскликнул Лафайет. – Я знал, что с тех пор, как полиция нанесла оскорбление телу его отца, он ждал лишь удобного случая.

– Что же, – заметил Сальватор, – роспуск национальной гвардии – случай подходящий.

– Отставка была принята?

– Незамедлительно.

– Самим королем?

– Король заупрямился было, но герцогиня заметила ему, что это место словно нарочно создано для принца Полиньяка.

– То есть, как – для принца Полиньяка?

– Да, для его высочества Анатоля-Жюля де Полиньяка, приговоренного к смерти в тысяча восемьсот четвертом году, помилованного благодаря вмешательству императрицы Жозефины, ставшего римским принцем в тысяча восемьсот четырнадцатом году, пэром – в тысяча восемьсот шестнадцатом и послом в Лондоне – в тысяча восемьсот двадцать третьем. Надеюсь, теперь ошибки быть не может?

– Однако, раз он посол в Лондоне…

– О, это не помеха, генерал: он будет отозван.

– А господин де Виллель дал на это согласие? – полюбопытствовал г-н де Маранд.

– Он немножко посопротивлялся, – ответил Сальватор, с непонятным упорством сохраняя шутливый тон, – ведь господин де Виллель – хитрый лис, так, во всяком случае, рассказывают; я-то имею честь его знать не более чем большинство мучеников… Во всяком случае, он сказал так: «Что до меня, то я никогда не слышал, чтобы мученики жили коммуной, – да, мученики, иначе их не назвать! – Их обычно не более пяти на сотню». И, как хитрый лис, он дал понять, что говорит и о Бартелеми и о Мери. Потому что, хоть и поется:

Встал Виллель, всему глава, Несокрушимо, как скала, – он понимает, что нет такой скалы, пусть даже самой твердой, которую нельзя было бы взорвать. Доказательство тому – Ганнибал, который, преследуя Тита Ливия, продолбил проход в цепи Альпийских гор, – и он боится, как бы господин де Полиньяк не продолбил его скалу.

– Как! – вскричал генерал Пажоль. – Господин де Полиньяк – в кабинете министров?

– Тогда нам останется лишь спрятаться! – прибавил Дюпон (де л'Эр).

– А я полагаю, что, напротив, нам придется показать зубы! – возразил Сальватор.

Молодой человек произнес последние слова совсем другим юном, чем говорил до сих пор, и все невольно обратили на него свои взоры.

Только теперь трое друзей окончательно его узнали; это был их Сальватор, самый настоящий, а не какой-то там Вальзиньи г-на де Маранда.

В это время вошел лакей и передал хозяину дома депешу, проговорив:

– Срочное!

– Я знаю, что это, – сказал банкир.

Он схватил незапечатанный конверт, вынул письмо и прочел три строки, написанные крупным почерком:

«Национальная гвардия распущена.

Отставка герцога Дудовилъского принята.

Господин де Полинъчк отозван из Лондона».

– Можно подумать, что его королевское высочество монсеньор герцог Орлеанский узнае! новости от меня! – вскричал Сальватор.

Все вздрогнули.

– Кто вам сказал, что эта записка – от его королевского высочества?

– Я узнал его почерк, – ответил Сальватор просто.

– Почерк?..

– Да. В этом нет ничего удивительного, ведь у нас с ним один нотариус: господин Баратто.

Лакей доложил, что ужин подан.

Сальва гор выпустил лорнет и бросил взгляд на шляпу, словно собирался удалиться.

– Вы не останетесь с нами поужинать, господин де Вальзиньи? – осведомился г-н де Маранд.

– Не могу, сударь, к моему великому сожалению.

– Как так?

– У меня еще есть дела, я встречу утро в суде присяжных.

– Вы направляетесь в суд? В столь позднее время?

– Да! Там спешат разделаться с несчастным малым, имя которого вам, возможно, известно.

– А-а, Сарранти… Негодяй, убивший двух детей и выкравший сто тысяч экю у своего благодетеля, – проговорил кто-то.

– И который выдает себя за бонапартиста, – прибавил другой голос. – Надеюсь, его приговорят к смертной казни.

– В этом вы можете не сомневаться, сударь, – отозвался Сальватор.

– Значит, его казнят?!

– Вот это вряд ли.

– Неужели вы думаете, что его величество помилует негодяя?

– Нет, однако может статься, что негодяй невиновен и получит милость из рук не короля, а самого Господа Бога.

Сальватор произнес эти слова тем же тоном, который позволял трем друзьям узнавать его, несмотря на легкомысленный вид, который он на себя напускал.

– Господа! – проговорил г-н де Маранд. – Вы слышали:

ужин подан.

Пока те, к кому обратился г-н де Маранд, переходили в столовую, трое молодых людей приблизились к Сальватору.

– Скажите, дорогой Сальватор, – обратился к нему Жан Робер, – может ли так статься, что нам будет нужно завтра вас увидеть?

– Вполне возможно.

– Где мы сможем вас найти?

– Там же, где всегда: на улице О-Фер, у двери в мой кабинет, на границе моих владений… Вы забываете, что я попрежнему комиссионер, дорогой мой… Ах, поэты, поэты!

И он вышел в дверь, расположенную напротив той, что вела в столовую; Сальватор не колебался ни минуты, как человек, хорошо знакомый с расположением комнат в доме, что повергло троих друзей в настоящее изумление.

Наши читатели, верно, не забыли, как любезно г-н де Маранд перед возвращением в свой кабинет (где ожидались новости из Тюильри, принесенные Сальватором)

попросил у своей жены позволения зайти к ней в спальню после бала.

Теперь шесть часов утра. Светает. Последние кареты разъехались, и их колеса отгремели по камням мостовой во дворе особняка.

Последние огни угасли в апартаментах. Париж просыпается.

Четверть часа назад г-жа де Маранд удалилась к себе в спальню.

Прошло пять минут, как г-н де Маранд обменялся последними словами с господином, в котором безупречная выправка выдает военного, несмотря на его костюм мирного буржуа.

Последние слова были такие:

– Его королевское высочество может быть спокоен! Он знает, что может на меня рассчитывать как на самого себя…