Шесть секунд до взрыва - Лев Пучков

Изобразив страшное горе на лице – мне, кстати, для этого совсем не потребовалось никаких усилий, я сполз по стене на пол, зажал автомат меж колен и тоскливо запричитал:

– Ах, дед, дед! Ну, дед, ну и сволочь ты! Что ж ты наделал, а? Таких парней еврею отдал! Эх, дед…

Дед сидел рядышком на лавочке с понуро опушенной головой, трясущимися руками перебирал костяные четки и исподлобья давил косяка на моих грязных пацанов, сгрудившихся в дверях, – ждал, когда они его начнут рвать на части. Услыхав про еврея, старик встрепенулся и спросил:

– Это кто еврей-то?

– Да не придуряйся, дед! – досадливо воскликнул я, продолжая горестно раскачиваться и смотреть в пол. – Чего дурака включаешь? Все знают, что ваш Ахсалтаков – горский еврей из Азербайджана. Эх, каких пацанов, а! Сейчас они их там пытают, бьют…

– Какой же он еврей? – с неподдельным удивлением воскликнул дед. – Он наш, родом из Старого Мачкоя. Это все знают. Чего ты несешь, а?

– Ни хрена ты, дед, не знаешь! – прикрикнул я на старика. – Его сюда заслали спецслужбы Турции, чтобы потихонечку ссорить меж собой чеченский народ. Уж мы-то, спецназ, это прекрасно знаем – можешь мне поверить! Я даже знаю, что он родом из села Кусары, жена у него армянка и шестеро детей – дегенератов…

Чихххо-о-о-о?! – Дед, забыв о нависшей над ним смертельной опасности, вскинулся на дыбы и подскочил ко мне. Еще бы! Зелимхан – что-то типа местного Рембо, народный герой и, судя по слухам, ну очень крутой и навороченный. – Да ты в своем уме, сопляк?! – яростно крикнул дед, потрясая руками. – Какие дегераты?! У него двое детей, сыновья десяти и семнадцати лет! Оба нормальные. Старший вообще – ученик муллы, будет сам муллой! Тебе любой скажет!

– Да пошел ты, дед, – отмахнулся я от старика. – Каждый фээсбэшник знает, что Зелимхан – еврей. Надо же, а! Таких парней жиду отдали…

– Да наш он, наш! – неистовствовал дед, выпучив глаза. – Мне не веришь – у старухи спроси… Эй, Сайта! – крикнул старик по-чеченски. – Иди сюда, старая ведьма!

В комнату просочилась кривобокая старуха, повязанная шалью до бровей, и подслеповато уставилась на нас.

– Скажи ему, – взмолился дед, схватив старуху за рукав халата. – Скажи, где родился Зелимхан наш – Ахсалтаков? Сколько у него детей, кто у него жена – скажи!

– Родился в Мачкое, – сообщила бабка, загибая пальцы. – Жена – тоже из Старого Мачкоя, два сына – Аюб и Шамиль, жена – из…

– Говорила уже, – прервал бабку старик. – Видишь! – торжествующе обратился он ко мне. – А ты говоришь! Спроси любого…

– Ага, вы еще ему адрес придумайте для убедительности, – ядовито вставил я. – Еврей он и есть еврей – если бы он был ваш, у него в Старом Мачкое был бы свой дом, атак…

– Есть дом, есть! – воскликнул дед. – И адрес есть! Улица Шамиля, 20 – весь район знает!

– Ага – весь район! – передразнил я и бросил своим: – Пошли отсюда – с еврейскими пособниками нечего долго разговаривать! – И пообещал деду: – Ждите теперь зачисток, юдофилы хреновы!

– Сам сходи и посмотри! – не отставал старик. – Улица Шамиля, 20 – тебе любой покажет!

– Вот щас, разогнался, – сказал я, выходя из дома. – Щас все брошу и пойду смотреть, где там твой еврей живет! Покеда…

Быстренько преодолев пять километров, мы вернулись на место нашей лежки. Я дал команду отдыхать и сел обдумать последовательность действий в ближайший час. Пацаны смотрели в землю, и, судя по всему, каждый читал про себя отходную. Все знали, что братанов пойдем выручать во что бы то ни стало, а значит, придется лезть по колено в грязи на оборудованный по всем правилам инженерного искусства укрепленный район, защищаемый двумя сотнями стволов и минно-взрывными заграждениями. Такие штуки обычно проделывают летом, предварительно проведя очень серьезную арт– и авиаподготовку и атакуя превратившийся в саркофаг укрепрайон многочисленными штурмовыми группами, которые оставляют на поле брани кучу костей и плохо поддающееся идентификации мясо…

– Не горюй, пацаны, – подмигнул я ребятишкам, закончив расчеты. – Мы, конечно, пойдем выручать братанов… Но происходить это будет немного не так, как вы себе мыслите…

Спустя пятьдесят минут я шел по одной из главных улиц Старого Мачкоя, сильно прихрамывая и понурив голову. Периодически поднимая взгляд, я пытался сориентироваться по табличкам на стенах домов, выходящих на боковые улочки, и все более проникался мыслью, что напрасно разыграл деда. На всех без исключения табличках, а в некоторых местах прямо на стенах было написано краской разных цветов: «Смерть оккупантам», «Великая Ичкерия», «Свобода или смерть», «Слава Ахсалтакову» и тому подобное.

Ну что ж, можно надеяться, что меня кто-нибудь заметит и отведет прямиком куда надо. В расчете на этот вариант как раз и был скомпонован мой прикид: на заброшенной ферме я отобрал у пацанов самые драные предметы туалета, имевшиеся в наличии, да вдобавок все это ребятишки добросовестно вымазали в грязи.

Теперь видуха у меня была вполне чмошная и вызывающая при первом же взгляде полное сочувствие: вытертая драная куртка, из-за отсутствия замка застегивающаяся на алюминиевую проволоку, потертые камышовые штаны на три размера больше, чем надо, голубая съеденная молью лыжная шапка и мастерски изрезанные ножом резиновые сапоги с торчавшей из левого дырявого носа портянкой.

Пацаны сказали, что со стороны я смотрюсь очень живописно и запросто могу олицетворять собой картину всеобщего упадка Вооруженных Сил России. Вот только харю надо слегка вымазать в грязи – больно она чистая… И что ж вы думаете? Вымазали-таки, засранцы!

Особенности расположения Старого Мачкоя я знал довольно сносно – ранее изучил в визуальном порядке, но карту-схему села ни разу в глаза не видел, а потому о местонахождении улицы Шамиля не знал. Да и ладно – обойдемся… Ковыляя по широкой улице, я подволакивал правую ногу и зыркал по сторонам – ждал, когда же на меня соизволят обратить внимание.

Я никого не встретил и начал уже опасаться, что пройду село из конца в конец, так и не запечатлев в памяти народной свое посещение этого славного местечка. В принципе все было нормально – в такую погоду мирные люди сидят по домам и наслаждаются уютом, а перемещаться их может заставить лишь крайне неотложное дело. У меня как раз было такое дело, вот потому-то и приходилось двигаться под моросящим дождем по чавкающей грязи и уповать на волю случая…

– Э! Ты чего тут забыл? – раздалось слева из приоткрывшейся калитки.

Ну вот – слава богу! Я медленно развернулся, припадая на правую ногу, и горестно уставился на вопрошавшего. Так, так… Высокий мужик с усами, упакованный с ног до головы в серый дождевик, судя по свежести лица, не старше тридцати лет, внимательный спокойный взгляд из-под красиво очерченных бровей… Воровато оглянувшись, я подковылял поближе к калитке и сообщил, беспрестанно шмыгая носом:

– Ну, это… Я это – хочу «духам» сдаться… – И затих, скорбно опустив взгляд на свою неказистую обувку.