Рука - Юз Алешковский

– Хорошее, научное объяснение, – говоритСталин, – даже лести не вижу в нем. Кланяться я, действительно, не люблю.Бессознательно не люблю. А это кто такой с полной корзиной? Верзила! На палачапохож не помню, из какого кино.

– Это – Васька! Везет ему на гриба! Сорок семь белыхнабрал!.. – Тут Иван Вчерашкин быстро рассказал Сталину, как мой отец трираза грабил с ним банки, и что Сталин долнен его помнить, а белые расстрелялитакого замечательного чистодела, мать от тифа умерла, и вот вызволил он,освободившись благодаря Иосифу, Пашку и меня из гробового детдома, основанногоКрупской, чтоб у нее совсем глаза на лоб вылезли, до каких пор троцкисты будутизмываться и калечить педерастией нашу молодежь?

– Не спеши, Иван, не спеши. Тише едешь, приедешь намасленицу, – говорит Сталин…

И вот тут, гражданин Гуров, я вас попрошу расшевелитьвоображение, вот тут, откуда-то из-за берез, не лая, не хрипя, стрелой вылетаетгигантского роста овчарка, в пасти пузырится пена, глаза безумные остекленели,белки их кровавы. Вылетает и несется прямиком на Сталина, уже выбирая на бегумгноввние для прыжка. Это было видно по вздутым в пружинистые комки мускулам.Оскалив зубы, отчего собрались на ее морде яростные морщины, вылетает из-заберез овчарка неимоверной, искаженной бешенством красоты, и как будтогипнотически приковав всех нас к месту, взлетает в воздух, уже уверенная, чточерез секунду клацнут ее клыки, замкнувшись на горле усатого человека в беломкителе в папиросой в зубах, клацнут клыки, и ату – все, что ей нужно в жизни,целиком вложенной в смертельную силу прыжка! Все!

От неожиданности и завороженности Сталин даже нешевельнулся. Я стоял ближе всех от него, и когда пес, взлетев в воздух, был ужеуверен, что клыки сейчас наконец-то клацнут на хряще кадыка, я без раздумий иприцела молотнул его кулачиной по хребтине. Он упал оглушенный у ног Сталина,только клок пены шмякнулся на белый китель, и пока пес не опомнился, а схватилего за задние лапы, крутанул пару раз вокруг себя вытянутую громадину и изовшей силы размозжил собачий череп о ствол старой березы… Мозгами сапогизабрызгало Сталину.

– Я приглашаю вас всех на скромный обед, – говоритСталин невозмутимо и, как прежде, вполголоса, но, прикуривая, прячетпобледневшее лицо в ладони. Я присел на пенек, потому что дрожали коленки.Корзину уронил. Грибы вывалились.

– Покажи, Вася, свой кулак, – говоритСталин. – Показываю засаднивший от удара кулак. – Да! Это рука! Это –настоящая чекистская рука, перебившая хребет бешеной собаке! Сталин нагнулся,собрал мои грибы в корзину и повторил свое приглашение.

– Сейчас, друзья, мы с вами отлично пообедаем… Я знаю,чья это собака. Она была неглупа. Я знаю, чья эту собака.

– Будем брать? – спросил очухавшийся ИванВчерашкин, а Пашка присыпал листвой и дерном труп собаки.

– Подожди, Ваня, подожди. Надо натаскать из колодыпобольше козырей. Надо воспитать побольше таких парней, как… Рука, как твойПаша.

– Мне дурно, господа. Я – домой, – сказал князь.

Мы в Пашкой шли сзади вождя и его приятеля по банде урок,курочивших царские банки и почтовые вагоны. Они говорили так, чтобы нам не былослышно ни слова. Но уверен, что именно тогда был в общих чертах разработанстратегический план тотального террора, то есть того, что теперь принятоназывать тридцать седьмым годом. Жутко и сладко было наблюдать за шепчущимиеяворотилами, ибо я чуял, что вот-вот придет мой час, отольются кое-кому кровь ислезы одинковских мужиков и баб, а то, что спас я сейчас главного иединственного виновника уничтонения крестьянства, отыграется в будущем,отыграется! Отыграется! Сталин еще раз повторил Ивану Вчерашкину, что всекозыри из колоды должны быть ихними, и в башку мою первый раз закралась,гражданин Гуров, в ту минуту мысль о мерзкой колоде, на которой просидел яверхом несколько часов… Закралась, но я ее отогнал. Я не мог увязать всей этойхерни со смыслом физиологическим, а поверить окончательно в неизлечимоеуродство своего тела инстинктивно боялся…

Обед на даче Сталина был вкусным и веселым. Сам подняв тост,окрестил меня Рукой, и с тех пор редко кто, особенно из коллег, называл меняиначе. Лобио, травки, маринованный чесночок, сулугуни, шашлык и виноизумрудного цвета, привезенное только что из Гори… Тосты, тосты… Произносили ихте, и пилось винцо за тех, которые через пару лет глупо улыбались, думая, чтопришли мы за ними исключительно по ошибке, и что если я разрешу позвонитьСталину, то недоразумение уладится сию же секунду… Два раза Сталин, я в этомуверен, вспомнив вылетевшую из березняка овчарку с бешеным оскалом, бледнел, итогда темнели оспинки на его носу, на щеках, на лбу, становясь заметней иотвратительней. Он перебивал воспоминание глотком вина, приветливо кивал мнеголовой и удивленно поглаживал пальцами чудом не перекупленный кадык… Вдруг онни с того ни с сего смеялся, но теперь-то я понимаю, что это был благодушныйсмех зрителя, имевшего удовольствие понаблюдать за игрой счастливого случая сосвоей удачливой судьбою и прокрутившего еще раз эту игру в памяти.

Прощаясь, Сталин сказал, что завтра в десять утра заедет замной и возвратит должок: острое ощущение…

– Ну, Рука, выпала тебе масть, – сказал дома ИванВчерашкин. – Держись! Ходи только с нее и дружков не забывай. Ты – вфаворе, хавай авантаж!

– Добра, – говорю, – не забуду, а злокой-кому вспомню.

– Все вспомним, Рука, все вспомним, но ты главного неупускай зэ виду. Проломав черепа асмодеям, надо будет страной править. А онабольшая. Она тебе не кандей, не тюрьма, она – держава! – сказал ИванВчерашкин. – Пашке мы область нашу отдадим, тебе другую, я с третьейсправлюсь, да и республики не пужнусь. Князя послом в Японию отправим. Идиспать. Завтра, собственно, твоя житуха начинается1 Иди, Вася Иди, Рука!

Заснул я, завернувшись в одеяльце, как в монте-кристовскийплащ. Вспомнил лица все до одного: ваше, папеньки вашего и его дружков по отряду.Вспомнил лица все до одного… Царство небесное вам, отец и меть. Меры мести моейза смерти ваши не будет! Нет такой меры! Я зарыдал от всех потрясений и заснул,как писали в старых романах.

Я вот искупался утром в дождичек и понял, что лет двадцатьеще можно бы вам протянуть здесь на вилле. Можно бы… Море, йод, овощи-фрукты,воздух чудесный, Эмма Павловна и одновременно Роза Моисеевна. Я на днях получилнесколько фото из вашего альбома. Где моя папочка?.. Вот моя папочка…Взгляните… Только не багровейте. Следите за давлением. Вам это удавалось дажепри вызовах в ЦК… Все-таки что-то было в роже Коллективы-Клавочкиомерзительно-притягательное. Одно из лиц, запечатлевшее в своих чертах тогнусное время. Чистота вроде бы и открытость, а на самом делв прозрачнейший, незамутнвнный муками совести, аморализм. Генеральная линия бедер… Грудь, накоторой вместо соска значок «Ворошиловский стрелок». На лбу страстная мысль«Пролетарии всех стран, соединяйтесь со мною!» А усы-то, усы какие! Мелкокучерявенькие, и родимое пятнышко капитализма в них скрывается… Косыночка…Кожаночка… Блатной, в общем, вид. Но я лично, если бы был действующим мужиком,конечно, можете ухмыляться сколько угодно, я бы лично не полез на Коллективу низа деньги, ни, как говорят урки, за кусок копченой колбасы. Я бы скорей убилее, падлу! Какой это, должно быть, ужас, чуть не блюя от гадливости, чувствуясопротивлвнив всей плоти, кроме тупого служаки-члена, ложиться рядом свыхаренной всей Первой Конной армией бабой! К тому же она пьяна после вечеринкив честь усыновления нового Павлика Морозова и бешено взбудоражена необычнымсексуальным сюжетом, обещающим полное, давно желанное благоденствие гениталиям,а душе долгую, теплую, осеннюю улыбку бабского счастья… Ложиться рядом,дотрагиваться, целовать, залазить… Нет! Я бы скорей убил ее, сукоедину!.. Вот –рюмка… Пожалуйста, пейте. Я не буду… Я лучше. убил бы ее, тварь! Вам неприходила в голову эта мыслью Ужас ведь было почувствовать, кроме всегопрочего, что Коллектива казалась сама себе в этот момент молоденькой,нетронутой девицей, которой первый раз в жизни вот-вот откроется то, о чем оначитала у Мопассана, то, что надвигавтся, как гроза, то, что давит и отпускает,и уже пронизывает молниями от пяток до макушки, погромыхивает в висках и разрешаетсякаплями дождика… дождика… дождика… И вы открываете глеза, и она видит в вассвою молодость, а вы в ней потасканность, чужбину, смерть…