Триумф нежности - Джудит Макнот

— Кэти, я с самого начала хотел повенчаться с тобой черездве недели. Твои родители будут на церемонии, и я сделаю все необходимыеприготовления. Все, что тебе нужно сделать за это время, — встретиться с падреГрегорио.

Все в нем оказывало магическое влияние на Кэти: егобархатный голос, дыхание, разметавшее ее волосы, мускусный мужской запах еготела.

— Чтобы обсудить церемонию бракосочетания? — сказала она,откинувшись назад в его объятиях, чтобы посмотреть на него.

— Нет, чтобы убедить его в том, что ты сможешь стать мнехорошей женой, — поправил ее Рамон.

— Ты это серьезно? — выдохнула она, хотя ее внимание былопоглощено тем, как его губы медленно приближались и приближались к ней. Огоньжелания пробежал по телу Кэти, сметая все сомнения и страхи.

— Серьезно хочу тебя поцеловать? Да, очень серьезно, —пробормотал он, его губы были теперь настолько близко, что его теплое дыханиесмешивалось с ее.

— Серьезно говоришь, что мне необходимо убедить падреГрегорио, что я стану тебе хорошей женой? — сказала она приближающимся губам.

— Да, — прошептал он. — А теперь убеди в этом меня.

Легкая улыбка коснулась ее губ, когда она обвила одной рукойего шею, еще ближе прижимая свои губы к его.

— А тебя будет трудно убедить? — поддразнила она. ГолосРамона был хриплым от нарастающей страсти:

— Я собираюсь попытаться сопротивляться. Другая рука Кэтиплавно приподняла его подбородок с такой умышленно дразнящей нежностью, чтоРамон задрожал и у него перехватило дыхание.

— Как ты думаешь, сколько времени мне потребуется, чтобыубедить тебя? — вкрадчиво спросила Кэти.

— Около трех секунд, — жарко пробормотал он.

Кэти перевернулась на спину и открыла глаза, вырвавшись изглубокого, изнурительного сна. Но странное ощущение нереальности не проходило.Комната, в которой она спала, была солнечной, безукоризненно чистой и почтипустой. Хотя там было все необходимое: старинный кленовый туалетный столик иэтажерка, отполированная до зеркального блеска.

— Доброе утро, — прозвучал из-за двери мягкий голосГабриэлы.

Кэти вспомнила, где она находится, а в это время Габриэлапересекла комнату и поставила на этажерку чашку с горячим кофе.

Двадцатичетырехлетняя Габриэла была поразительно мила. Еевысокие скулы и блестящие карие глаза были бы находкой для рекламы. Прошлойночью она сообщила Кэти по секрету, что ее попросил позировать известныйфотограф, который видел ее однажды в деревне, но ее муж, Эдуарде, возражал.

«Этого, — раздраженно подумала Кэти, — следовало ожидать отмолчаливого красивого мужчины, с которым меня познакомили прошлой ночью».

Кэти поблагодарила Габриэлу за кофе, и та улыбнулась.

— Рамон заходил проведать тебя утром, прежде чем уехать, нокогда узнал, что ты спишь, попросил не будить тебя, — объяснила Габриэла. — Онпросил сказать тебе, что встретится с тобой сегодня вечером, когда вернется.

— Из Маягуэса, — вставила Кэти, чтобы поддержать беседу.

— Нет, из Сан-Хуана, — поправила ее Габриэла. Что-то вродекомического ужаса промелькнуло в ее лице. — О, возможно, из Маягуэса. Прошупрощения, я позабыла.

— Это не важно, — заверила Кэти, заметив ее замешательство.

Габриэла вздохнула с облегчением:

— Рамон оставил тебе много денег. Он сказал, чтобы мызанялись покупками прямо сегодня. Ты не против?

Кэти кивнула. Пластмассовые часы около ее кровати показывалиуже десять часов. Завтра нужно будет встать пораньше, чтобы встретиться сРамоном, прежде чем он уедет на работу в Маягуэс. Хотя какая работа, если фирмапотерпела банкротство?

Тишина покровом опустилась на семерых мужчин, сидевших застолом в кабинете для совещаний главного управления «Гальварра интернэшнл»вСан-Хуане. Неожиданно она была нарушена зловещим боем старинных часов в стилебарокко, которые отмечали последние вздохи умирающей корпорации.

Со своего места во главе длинного стола Рамон взглядомблуждал по лицам членов совета директоров «Гальварра интернэшнл». Каждый из нихбыл заботливо отобран его отцом и обладал качествами, которые Симон Гальварратребовал от членов совета: холодный ум, жадность и смелость.

В течение двадцати лет Симон эксплуатировал их интеллект,пользовался их жадностью, а смелость была необходима, чтобы для пользы дела ониопровергали или подвергали сомнению решения главы корпорации.

— Я спросил, — повторил Рамон холодным голосом, — может ликто-нибудь из вас предложить альтернативу банкротству корпорации?

Два директора нервно прочистили горло, третий потянулся кграфину с ледяной водой.

Их бегающие глаза и продолжительное смиренное молчаниераспаляли гнев, который Рамон сдерживал, с трудом владея собой.

— Предложений нет? — спросил он с вкрадчивой угрозой. —Тогда, возможно, кто-нибудь объяснит мне, почему я не был проинформирован огубительных решениях моего отца или о его сумасбродном поведении в течениепоследних десяти месяцев?

Проведя пальцем по шее над стоячим воротником, один измужчин произнес:

— Ваш отец не велел беспокоить вас. Он специально оговорилэто, не так ли, Шарль? — Он кивнул французу, сидящему около него. — Вот что онсказал: «Рамон будет наблюдать за операциями во Франции и Бельгии в течениеполугода, затем выступит на Всемирной конференции предпринимателей в Швейцарии.Живя здесь, он будет занят переговорами в Каире. Так что не нужно загружать егоздешними делами». Это то, что он сказал, не так ли? Пять голов дружно кивнули,подтверждая это. Рамон посмотрел на них, медленно перекатывая карандаш междупальцами.

— Итак, — заключил он опасно мягким голосом, — ни один извас не «побеспокоил» меня. Даже тогда, когда он продал флот танкеров иавиалинию за половину стоимости… Даже когда отец решил пожертвовать нашиюжноамериканские рудники местному правительству в качестве подарка?

— Рамон, это были деньги вашего отца. — Мужчина в концестола поднял руки в беспомощном жесте. — Все мы имели очень маленький процентот основного капитала корпорации. Оставшаяся часть принадлежала вашей семье. Мыпонимали, что его действия не в интересах корпорации, но ваша семья владееткорпорацией. И мистер Гальварра сказал, что он хочет, чтобы корпорация имеланесколько налоговых сумм, списанных со счета.

В Рамоне закипела ярость. Карандаш в его руках разломился наполовинки.