Яркие пятна солнца - Юрий Сергеевич Аракчеев

прочь был еще поговорить по душам. В Москве я не люблю ресторанов, а тут предложил Сергею зайти в гостиницу выпить пива. Поколебавшись, – видимо, тоже не любитель, да и мальчику пора спать, – он все-таки согласился, но гостиничная забегаловка уже закрылась. Мы расстались.

Как дома

Тот, кто думает, что, сидя на велосипеде, приходится только крутить педали, а не смотреть по сторонам и любоваться окрестностями, глубоко ошибается. Теперь я с полной уверенностью утверждаю, что велосипед – лучший способ передвижения в путешествии, если, конечно, есть достаточно сносная дорога. Может быть, в будущем, когда мы свободно сможем пользоваться орнитоптерами, или индивидуальными портативными ракетными двигателями, которые крепятся на спине и позволяют свободно лететь на высоте нескольких или десятков метров над землей, велосипед и потеряет свои несравненные преимущества, но пока-то он совершенно незаменим. То, что педали приходится-таки непрерывно крутить, в общем, почти не мешает и при соответствующей тренировке, не утомляя, только повышает общий тонус. В конце концов, их просто не замечаешь – как не думаешь о том, что нужно шагать при ходьбе. Ко всему прочему движение велосипеда бесшумно, достаточно быстро для того, чтобы передвигаться, и достаточно медленно для того, чтобы смотреть по сторонам. А если еще дует легкий попутный ветерок и мало автомашин, то езда по неизведанным дорогам похожа на разведывательный бреющий полет. Почти как во сне.

Постоянно я ехал без рубашки и майки, а после Алексина в шортах – и встречный бархатный ветерок сушил пот и проветривал каждую клеточку тела…

Передо мной расстилалась пустынная шоссейная дорога, по обеим сторонам ее был великолепный сосновый лес, сухой и ароматный, правда, совсем не такой, как в Тарусе, – Ока у Тарусы окончательно осталась позади, словно воспоминание детства. Хотелось к вечеру добраться до Козельска, – правда, выехал я поздновато, однако километровые столбы сменялись довольно часто, а перед Козельском должен был быть, во-первых, Перемышль, а во-вторых, конечно же еще какие-нибудь деревни. Рыжие стволы сосен горели на солнце и, почувствовав легкую усталость, я остановил велосипед и вошел в сосны. Я был как дома. Можно присесть, можно прилечь на сухую мягкую подстилку из сосновых игл, можно до бесконечности смотреть на небо в просветы темно-зеленых веток, вдыхая сладкий и пряный аромат. Велосипед – в полной исправности, ноги – тоже, а потому – никакого беспокойства: час езды – и я в случае необходимости окажусь за двадцать километров отсюда, а уж за двадцать-то километров хоть одна деревня да встретится.

Когда лес у шоссе кончился, вокруг стало еще красивее, привольней – волнистая равнина с перелесками, озеро вдалеке, а справа – пойма Оки. Здесь, в верховьях, река была гораздо уже, чем раньше, – обыкновенная речка… В последний раз я переехал ее по понтонному мосту – колеблющийся старый переезд, составленный из древних плотов, – тоже, наверное, со времен войны. Сергей ведь говорил, что новый мост построили только что, а то были эти понтоны, которые отбуксировали потом выше по течению, сюда. Сердечное спасибо должна сказать вам Калуга, Константин Эдуардович…

Это была наша последняя встреча с Окой.

Сразу за понтонами после очередного подъема виден стал Перемышль – большое село с церковью, купола которой сверкали своей позолотой в лучах низкого уже солнца, – и захотелось вдруг остаться на ночь именно здесь, в этом красивом селе: времени около шести, а ехать стало труднее – поднялся ветерок, который дул теперь не в спину, а прямо в грудь. Преодолев искушение – для сегодняшнего дня это все-таки слишком малый путь, – я миновал Перемышль и очень правильно сделал: усталость вскоре прошла, ветер утих, жара спала, за несколькими неизбежными подъемами последовал длинный спуск, который опоясывал гору, и слева открылась чудесная панорама – поля, перелески, извилистая река, застывшая в дремотном вечернем спокойствии, – а я опять был хозяином всего этого. Хозяином и частью. Горстями били в лицо мошки, роящиеся над дорогой, стало совсем прохладно, и силы еще прибавилось – можно было ехать и ехать, – но уже темнело, а потому я решил остановиться в первой же попавшейся деревне.

Это оказалась Каменка – пятьдесят с небольшим километров от Калуги.

Каменка

Родина – это солнце, это небо, это реки и рощи – только такие и никакие другие. Нигде во всем мире нет больше такого, именно такого солнца, нигде нет больше такого, именно такого неба, таких разгульных закатов, щедрых восходов, сказочно светлых березовых рощ. Великая, необозримая, родная Россия: избы, плетни, перелески, озера и реки, болота, луга, стежки, ухабы, покосы, межи, русые косы, сережки, кресты, голубые глаза, головные платочки, морщины, мозоли, ширь, беспечность, доброта…

Каменка – типично русское село: дорога, по обеим сторонам ее – по ряду изб – окошки на улицу, – и прикованные, тоскующие по небу журавли у колодцев.

Был тот тихий вечерний час, когда отяжелевшее солнце вот-вот уже скроется за лесом, а каждый звук отчетливо слышен и разносится далеко – будь то звяк ведра, скрип журавля, плеск, лай или говор. Стадо еще не пригнали, и хозяйки в платочках сидели на лавочках возле изб, глядя на дорогу и отдыхая.

Я ворвался в этот тихий обжитой мир – пришелец, странник, хозяин дороги, обветренный и свободный, только что сломя голову летевший по спуску с возвышенности – так, что удары мошек были как дробь, мошки с ходу забивались в ноздри и в рот, приходилось щурить глаза – и они забивались в ресницы, – я вдыхал полной грудью этот ставший прохладным воздух, вперемешку с мошками, пахнущий росою и тяжелой вечерней пылью, пьянящий своей неожиданной свежестью, – возбужденный, разгоряченный – варвар, гунн, скиф, влюбленный и очарованный. И сходу, после этой великолепной спартанской, ошеломляющей гонки, я вдруг оказался в совсем ином, совсем другом мире, спокойном, замедленном, и мир этот пленил меня, перестроил, остановил. Еще не снизило темпа разорвавшее оковы сердце, еще отголосками стучало в висках, а я уже ехал совсем-совсем тихо, бесшумно, приглядываясь, примериваясь, где слезть с седла, у кого спросить.

Полная пожилая женщина в платке стояла у колодца, и стройный тонкий журавль послушно кланялся ей, доставая из-под земли ведрами студеную воду.

– Мамаш, как насчет переночевать? У вас нельзя будет? – спросил я сходу. И остановился.

Женщина взяла полные ведра, понесла их, покачиваясь, раздумывая на ходу, разглядывая меня, такого инородного, непривычного, но все же – в закатанных поношенных брюках, усталого, проголодавшегося, и – согласилась.

– Ну что ж, сынок, давай, в горнице с моим сыном ляжете. Сын у меня