Четвертая жертва сирени - Виталий Бабенко

Обернувшись, я увидел, как Владимир что-то спросил у госпожи Неустроевой. Та ответила, потом, помолчав, произнесла еще несколько фраз и прижала платок к глазам. Владимир вновь что-то спросил. Госпожа Неустроева, не открывая лица, отрицательно качнула головой. Мой молодой друг поднялся, его место на стуле занял Глеб Кржижановский. Ульянов поклонился и подошел — нет, не к гробу, а к комоду, на котором стоял фотографический портрет умершего юноши, перехваченный по диагонали черной муаровой лентой. Владимир две-три минуты изучал портрет, затем на несколько секунд задержался у гроба и только после этого вышел в прихожую, пропустив вперед меня. Чуть погодя к нам присоединился Глеб.

— Мы можем идти, — негромко сказал Владимир. — Скоро будут выносить тело… Отпевание в церкви Иоанна Предтечи. Полагаю, нам с вами, Николай Афанасьевич, не обязательно там присутствовать, так же как провожать несчастного на кладбище. Глеб, вы как? Остаетесь или с нами? — спросил он у Кржижановского.

— Пожалуй, сейчас выйду с вами, — ответил тот с грустным вздохом. — Но потом все-таки останусь. Проводить Васю я просто обязан…

Я с облегчением воспринял слова Владимира: признаться честно, мне очень не хотелось присутствовать на похоронах. И без того пасмурно на душе.

Спустившись во двор, мы остановились у подъезда.

— Мать не знает подробностей или не хочет о них говорить, — хмуро сказал Владимир. — Конечно, ее можно понять. Похороны, день скорби, а тут кто-то незнакомый с расспросами лезет… Я уяснил только, что тело было обнаружено ночным сторожем. Он вызвал городового. Городовой — врача, некоего Крейцера, из Плешановской больницы. Крейцер констатировал смерть от внезапной остановки сердца. — Ульянов искоса взглянул на меня. — Хотите знать, где нашли тело? Так вот, Николай Афанасьевич, несчастного Василия Неустроева нашли во дворе книжного магазина Громова, рядом с черным ходом.

Я ждал чего-то в этом роде. И все же, услыхав слова «книжный магазин», приобретшие для меня с некоторых пор пугающий смысл, я опять почувствовал озноб — будто все та же холодная рука снова прошлась по моей потылице. Совершенно непроизвольно я потянулся к карману, где покоился револьвер, но тут же остановил себя.

Глеб недоуменно взглянул на Владимира и переспросил:

— Книжный магазин? Но что в этом удивительного?

— Нет-нет, ничего, — ответил Ульянов. — Напротив, это именно то, чего я ожидал. — Он окинул быстрым взглядом молодых людей, по-прежнему стоявших в углу двора отдельной группой. — А это кто? Вы знакомы с ними?

— Васины однокашники, — пояснил Глеб. — Вон тот парень, щуплый, курчавый, учился с ним вместе в реальном училище. Его Зунделем зовут. А тот, кто рядом стоит, темно-русый, длинноволосый, — тоже из технологического института. Прочих не знаю.

— Зундель, говорите? — встрепенулся я. И — вспомнил. — Точно! Я видел его на свадьбе моей…

Неожиданно Ульянов положил руку мне на плечо и слегка сжал пальцы, давая мне знать таким образом, чтобы я не… Но чего я, по его мнению, не должен был делать? Предаваться воспоминаниям о свадьбе в день похорон? Упоминать в разговоре Аленушку? Евгения Александровича? Перебирать иных гостей, бывших на свадьбе? Я остался в недоумении относительно жеста Владимира и даже почувствовал легкую обиду, однако же умолк, не закончив фразы.

— Зундель, говорите? — слово в слово повторил мой вопрос Владимир. — Действительно нечастое имя. Интересно было бы познакомиться. Может быть, вы меня представите, Глеб Максимилианович? — церемонно попросил Владимир и, прежде чем Кржижановский ответил, направился в ту сторону. Глеб последовал за ним. Помешкав, я решил к ним не присоединяться и, отойдя в сторону, присел на скамейку, стоявшую у стены дома.

Владимир раскланялся с молодыми людьми и задал им несколько вопросов. Я не вполне хорошо слышал, о чем они беседовали, но отдельные обороты до меня долетали. На мой взгляд, направление, которое принял разговор — точнее, то направление, которое ему задал Владимир, — было довольно странным, особенно если принять во внимание печальный повод, собравший здесь всех этих людей. Я услышал слово «водопровод», затем почему-то «дно» в сочетании с «Симбирской улицей», наконец, прозвучали «водонасосная станция» и «Валуцкий». Один из молодых людей, тот, что был с длинными темно-русыми волосами, откликнулся на известную нам фамилию, и беседа вошла в новую колею. Владимир изобразил живейший интерес и счел нужным отвести темно-русого на несколько шагов дальше, после чего оба понизили голос, так что я уже не разобрал ни звука.

Спустя минуту или две Владимир закончил разговор, поблагодарил собеседников и вернулся ко мне.

Видя, что Кржижановский собирается предоставить нас самим себе и удалиться, Владимир напоследок задал ему еще один вопрос:

— Глеб, вы не скажете, эта больница, Плешановская, далеко ли отсюда?

Видно было, что вопрос удивил Кржижановского. Однако он незамедлительно ответил:

— Совсем недалеко. Она по этой же улице, по Соборной. Из ворот направо, ну и пройти сколько-то.

— Благодарствуйте, Глеб. — Владимир пожал Кржижановскому руку. — Надеюсь, скоро увидимся. От души желаю, чтобы повод для встречи был не столь печальный.

Я тоже простился с Глебом, и мы с Владимиром снова пустились в путь.

— Володя, один вопрос, — обратился я к Ульянову, едва мы оказались на улице. — Скажите, милости ради, зачем вы расспрашивали этих молодых людей о водопроводе? И что такое «дно» Симбирской улицы? И почему вы остановили меня, когда, услышав имя Зундель, я вспомнил, что видел этого юношу на свадьбе Аленушки?

Владимир улыбнулся.

— Тут не один вопрос, Николай Афанасьевич, а целых три. Ну, давайте по порядку, только в обратной последовательности. — И пустился объяснять: — Пункт третий. Зундель, а точнее сказать, Зунделевич, Зундель — это прозвище. Зовут его Давид, бывший студент Варшавского университета, поднадзорный, действительно интересен нам тем, что был гостем на свадьбе Елены Николаевны и, возможно, знаком с господином Пересветовым, однако же здесь говорить об этом было неуместно, и я просто узнал, где он живет. Если понадобится, мы его навестим. Пункт второй…

— Погодите, — перебил я Владимира, — так этот самый Зундель — иудей? Однако же… — В голове моей неожиданным образом завертелись смутные воспоминания о слышанных ужасах, в которых замешаны были жиды-изуверы.

Владимир нахмурился.

— Я не думаю, что его вероисповедание имеет в нашем случае какое-то особое значение, — заметил он.

— Да уж как сказать, — возразил я. — Ведь чего только не рассказывают, Володя. Наслышан я, что будто бы иной раз они в крови христианской нуждаются. Перед Пасхою своею. Ну, сие, возможно, наговоры, а вот то, что ради денег цари иудейские на многое пойти готовы, — уж это точно. Вы же читали «Тьму египетскую» Всеволода Крестовского?

— Не читал и читать не намерен! — резко ответил Владимир. — О людях же предпочитаю составлять мнение по собственным впечатлениям, а не под воздействием романов! Ну, право, — заметил он уже другим тоном, — многих ли вы знаете евреев, чтобы всерьез подозревать их всех в изуверстве?