Дуэль с собой - Борис Пугачев

В другое время Родик даже не стал бы слушать Оксу с ее нетрадиционными методами, но сейчас, вспомнив разговор с врачом, решил попробовать. Позволить себе отказаться от поездки в Венесуэлу из-за болезни он не мог. Предложи ему, как Фаусту, продать душу за излечение, и на это, вероятно, согласился бы. А тут всего лишь требовалось преодолеть омерзение и подойти к вопросу съедения собаки прагматично, как у Марка Твена в рассказе «Людоедство в поезде».

— Ладно, Окса, — заключил он, — уговорила. Даже по две ложки жира готов пить. Только секс мы исключать не станем. Дай поцелую тебя.

— Лежи спокойно, — улыбнувшись и нежно гладя Родика, прошептала она…

Путь в тысячу ли начинается с одного шага.

Лао-цзы

Ани складывались в недели, недели по системе «без четверга не будет пятницы» — в месяцы. В целом все шло своим чередом.

Как и ожидал Родик, вышло новое постановление по валютному регулированию, потребовавшее переделать почти все документы. В Таджикистане пришлось получать бумаги из Совета министров. Закупка и упаковка изделий продвигалась полным ходом, занимая почти все время двоих принятых на работу сотрудников — бывших офицеров, знакомых Родику еще по институту. Юра метался между производством, выставочным объединением, которое все же оказалось единственной государственной организацией, способной организовать поездку, и таможней. Окса неустанно печатала документы, переводила деньги из таджикского Агропромбанка в московский Промстройбанк и оттуда — на расчетный счет объединения, носилась по Москве со счетами и платежками.

Из Челябинска-70 приехал Коля. Он привез различные камнерезные изделия, в основном шкатулки из яшмы, чароита, радонита и змеевика. Оказалось, что из Москвы он собрался слетать на выходные в Душанбе, к Зульфие. Коля попросил у Родика ключи от квартиры, но тот отказал, сославшись на то, что там работают как в офисе его сотрудники. На самом же деле ему просто не хотелось пускать Николая в свой дом. Для смягчения ситуации он позвонил Сергею Викторовичу и попросил заказать номер в гостинице и встретить Колю в аэропорту.

— Слушай, сделай мне одолжение, — прощаясь, попросил Родик. — Будешь у себя в городе, купи для жены шубу. Здесь в Москве что-то приличное достать невозможно, а у вас орсовское снабжение еще работает. В случае чего подойди в горисполком, передай от меня привет — знаешь кому, и она даст талон. В конверте три тысячи и все размеры. Только постарайся, чтобы шуба до Нового года ко мне попала.

— Ладно, постараюсь, — пообещал Коля. — Купить-то куплю, а вот как переслать в Москву… Хотя, Вовка на Новый год к матери собирался. Буду звонить…

Родик интенсивно лечился по системе Оксы и координировал всю работу, почти не выпуская из рук телефонную трубку. Столовая в его квартире стала напоминать запасник музея прикладного искусства. Примитивные оловянные солдатики и стеклянные бусы, взятые как дополнение экспозиции, лежали вперемешку с высокохудожественными образцами палехских и федоскинских мастеров. Разнообразие посуды поражало даже Родика. Деревянные, с неповторимым багряно-золотистым рисунком хохломские ложки, чаши, миски, ендовы, чарки соседствовали с благородной бело-синей гжелью и тонким фарфором Ломоносовского, Дулевского и Вербилковского заводов. Целый угол был завален жостовскими подносами, яркий и богатый декор которых сливался с палитрой лежащих рядом павлово-посадских шалей. Отдельное место занимали игрушки: от привычных матрешек и дымковских глиняных скульптурок до самоварчиков и крошечных балалаек. И, конечно, масса камнерезных и ювелирных изделий.

Вечерами они с дочкой перекладывали все это богатство, стараясь освободить побольше места. Рассматривали орнаменты, пытаясь воссоздавать на бумаге замысловатые рисунки. Родик рассказывал Наташе историю русских народных промыслов. Сам учился и обучал дочку тонкостям оценки качества изделий, особенностям технологических процессов. Занятие это было настолько увлекательным, что Наташа даже захотела профессионально заняться хохломской росписью, чему Родик особенно радовался.

В основной своей массе привезенные вещи были изготовлены не на знаменитых предприятиях, а частниками. В связи с этим предметы стоили буквально копейки. Однако это никак не отражалось на их качестве — выполнялись они строго в соответствии с принятыми технологиями, а некоторые из них могли украсить экспозицию любого музея, поскольку обладали бесспорной художественной ценностью. Ведь их авторами были зачастую талантливые художники, имеющие всесоюзную известность. Происхождение изделий никого не интересовало, а экономия была огромная. Кроме того, снижался риск возникновения проблем на таможне — вывозить предметы планировалось под своим товарным знаком, выдавая их за продукт собственного производства. Такой же фокус с заводскими изделиями не просто обошелся бы дорого, а мог бы обернуться уголовной статьей за изготовление подделок. Однако придумать и зарегистрировать товарный знак оказалось сложно. Несколько десятков попыток, предпринятых лично Родиком, потерпели крах — предлагаемые им знаки уже существовали. Наконец, ему удалось зарегистрировать в Государственном комитете СССР по делам изобретений и открытий товарное слово «Алинф» для обозначения товаров в требуемых девятнадцатом и двадцать первом классах. Теперь изделия, готовящиеся к выставке, маркировались этим словом.

Самочувствие Родика с каждым днем улучшалось. Для ускорения выздоровления дважды в день он пил растопленный собачий жир, а вечером его заворачивали в простыню, обильно смазанную медом. Удивительно, но утром ни на теле, ни на простыне следов меда не оставалось. Организм всасывал все без остатка. Как и обещала Окса, однажды мед остался на теле и пришлось впервые с начала болезни принять душ. Вызванный врач смог услышать лишь жесткое дыхание в одном легком, а рентген подтвердил практически полное выздоровление. Однако на улицу Родик старался не выходить, боясь рецидивов. Окса каждый день появлялась у него, чувствуя себя почти как дома. Жена и дочь к ее присутствию привыкли и внешне никаких эмоций не проявляли. Несмотря на это, Родик потребовал, чтобы она уехала в Душанбе. Окса противилась. Однако Родик, считая приближающийся Новый год домашним праздником, достал через «Мострансагентство» дефицитный билет на самолет и, чтобы сгладить ситуацию, рискуя своим здоровьем, сам отвез Оксу в Домодедово. Расставание вышло неприятным. Окса то ли от нахлынувших чувств, то ли по другим причинам всплакнула. Родик же, не выносивший женских слез, внутренне взбесился. Еще немного — и произошла бы ссора, но Окса интуитивно поняла это и, виновато прижавшись к Родику, что-то нежно зашептала. Злость прошла, уступив место чему-то доброму и жалостливому, а комплект из уваровита довершил примирение. Окса, получив этот подарок, куда-то убежала, а через несколько минут вернулась без слез на лице и с новыми сережками в ушах и кольцом на руке. Браслет оказался ей велик, и Родик забрал его, пообещав к следующему ее приезду переделать так, что он не только будет ей впору, но и станет еще красивее.

На обратном пути, разгоняя машину до предельной скорости, Родик особенно остро ощутил, как снова раздваивается его сознание. Это доставило ему почти физическую боль. С одной стороны, он уже начал томиться без Оксы, с другой — его мучило нечто вроде вины перед женой и дочерью. Причем совесть грызла за многие «проступки», среди которых связь с Оксой занимала не первое место. Он считал, что ведет себя «не по-товарищески», катаясь по заграницам, шикарно отдыхая в Душанбе, а жена кроме работы и дома ничего не видит. Оправдание, что он обеспечивает семье материальное благополучие, было слабым и не снимало тяжести с души. Отношения же с Оксой, начавшиеся как мимолетное увлечение, естественное для любого мужчины, переросли во что-то пока неясное, но значимое для него. Родик, не имеющий большого опыта любовных похождений, боялся потерять ту меру, при которой еще может существовать его семья. За годы супружеской жизни с ним это происходило впервые. По сути, он был однолюб. Конечно, в длительных командировках у него появлялись женщины, но они как приходили, так и уходили, будучи лишь атрибутом такой жизни. В случае же с Оксой все оказалось иначе. Бесспорно, у них был роман, но роман двух неравных во всем людей, имеющих различный уровень образования, воспитания, жизненного опыта, умственного развития. Все чаще это выплескивалось в мимолетных скандалах, хотя и быстро забываемых. Все это свидетельствовало о том, что рассматривать эти отношения в плоскости семейной жизни не имело смысла. Две близкие ему женщины в сознании не ассоциировались друг с другом, да и сами они не конкурировали. Пока, о многом догадываясь, жена Родика, будучи умной и очень сдержанной женщиной, не усугубляла ситуацию, хотя определенное напряжение в их общении все же существовало. Окса вообще, казалось, воспринимала наличие у Родика семьи как естественную необходимость. Головой он понимал, что долго это тянуться не может, рано или поздно придется делать выбор, но сердце было еще не готово. Бросить жену он не мог — ведь самые тяжелые годы нищей жизни в коммуналке, а потом и все тяжести Родиковой карьеры во многом легли на ее плечи. Кроме того, она мать его любимой дочки. Оставить Оксу он тоже не находил сил…