Два дня в апреле - Роушин Мини

И Изабель сдалась! На горизонте уже маячило собственное пятидесятилетие. Каких-то пять месяцев оставалось до круглой даты… Выбирать уже не приходилось. Словом, они с Алексом продолжили встречаться. И он, надо отдать ему должное, был безупречен. Великодушен, щедр. К тому же человек он не бедный. И так приятно снова почувствовать себя женщиной, о которой заботятся и которую стараются всемерно окружить теплом и лаской. Ведь скоропалительные романы последних двух десятилетий оставили в её душе больше шрамов, чем приятных воспоминаний.

А что же до Джорджа, с которым она в конце концов познакомилась, то он и в самом деле оказался настоящей находкой.

Правда, прыщи на физиономии кое-где были, но никакой угрюмости во взоре и недовольной мины на лице. Напротив! Мальчонка оказался на редкость воспитанным и стеснительным до невозможности. Одет вполне прилично, никаких там стоптанных и вонючих кроссовок на ногах, и не вертит постоянно телефон в руках. Когда спустя пару месяцев они с Алексом поставили Джорджа в известность о том, что собираются пожениться, тот вполне искренне обрадовался и пожелал им всего доброго. Никакого внутреннего отторжения повторный брак отца, судя по всему, у него не вызвал — ни в первый момент, ни потом, когда он присутствовал на церемонии регистрации, стоя рядом с отцом и наблюдая за тем, как Изабель приближается к ним в своём шикарном брючном костюме цвета красного бургундского вина от самого Пола Костелло, самого именитого ирландского кутюрье, обшивавшего в годы оны даже принцессу Диану. После официальной церемонии был очень элегантный приём и ужин, за которым Джорджу дали слово, и он, запинаясь, то краснея, то бледнея, и нервно постукивая вилкой о край фужера, выдавил из себя короткий спич, в котором приветствовал её в качестве нового члена их семьи. Судя по внешнему виду Алекса, для него самого выступление на людях стало настоящим испытанием, почти на грани стресса.

Итак, она приобрела статус мачехи. Спустя много лет после того, как утратила статус матери, бросив свою родную дочь. Ужасная, непоправимая ошибка! Как она только могла решиться на такой абсурдный шаг? А всё этот Кон Пиарс, который заманил её в свои коварные сети. Только он один виноват во всём.

Ведь она искренне верила, что этот человек сумеет дать ей всё то, что так и не смог дать Джек. Он был настоящим красавцем. И таким страстным! Настоящий соблазнитель! Уверял, что ради неё он готов на всё, что он просто счастлив бросить жену и детей; и она, как самая последняя дурочка, поверила.

Решение оставить Дафнию отцу было спонтанным. Но что ещё ей оставалось делать в той ситуации? Если бы она забрала девочку с собой, то, выражаясь фигурально, зарезала бы Джека без ножа. Он бы просто не вынес разлуки с дочерью. Такова была правда, с которой ей нужно было считаться. Да и Кон, пожалуй, тоже бы не пришёл в восторг, узнав, что она тащит за собой ещё и шестилетнюю девочку. Ведь ему была нужна любовница, а не мамаша с ребёнком.

Но сегодня, оглядываясь в прошлое, анализируя все те перепады и крутые повороты, которыми изобиловала её жизнь, Изабель уже в который раз была вынуждена мысленно признать, что поступила тогда правильно. Джек был, что называется, идеальным отцом. С первого момента появления Дафнии на свет именно он не отходил от её колыбели, вскакивал по ночам, едва заслышав крик младенца. О, эти самые первые и самые ужасные недели и месяцы после родов, когда Изабель из последних сил пыталась приспособиться и привыкнуть к материнству, требовавшему полного отказа от собственных эгоистичных желаний и привычек.

Шли годы, а Джек по-прежнему продолжал носиться с Дафнией: нянчился с ней, стоило ей заболеть, водил малышку на кукольные представления, устраивал для неё весёлые дни рождения, каждое утро самолично отвозил в школу. Изабель пыталась оправдать себя тем, что муж всё же, как ни верти, хозяин своего времени и волен распоряжаться им по собственному усмотрению. В то время как она сама — человек подневольный, служит в самом большом отеле города, простаивая днями напролёт на ресепшен.

Ну а когда она решилась на побег, ославила себя на всю округу, — от неё отказались и собственные родители (после того как узнали, что она бросила мужа). Не трудно догадаться, что потом болтали про неё все эти люди, всплескивая руками и укоризненно качая головами. Дескать, что же это за мать такая, которая отказалась от собственного ребёнка? Никто из них и понятия не имел, что убежала она совсем даже не от Дафнии. Она убежала от Джека и от всей той рутины, которую он олицетворял в её глазах. А за Дафнию беспокоиться не надо было. Она оставила дочь в надёжных руках, быть может, самых надёжных из всех рук в мире.

Видит бог! Она очень скучала по Дафнии. Она сама поразилась тому, как сильно подействовала разлука с дочерью. В её душе словно образовалась незаживающая рана, которая всё кровоточила и кровоточила, не переставая ныть ни на минуту. По сто раз на дню она мысленно повторяла себе: «Сейчас я позвоню ей! Поговорю с ней!» О, как страстно ей хотелось услышать в трубке её тихий детский голосок.

Да, но вдруг Дафния начнёт плакать? Просить её вернуться домой? И что ей делать? Что сказать ребёнку? Вернуться назад она не может. Не может, и всё тут! Все пути к отступлению отрезаны, и все мосты сожжены. Даже если бы Джек согласился простить её и забыть всё, что она натворила, она сама не смогла бы забыть. Да и потом, разве можно восстановить союз двух людей, который уже порушен. Во всяком случае, для неё.

Нет, она не станет звонить дочери. Такой поступок будет верхом эгоизма с её стороны. Этим своим звонком она лишь ещё больше расстроит ребёнка, усугубит и без того непомерную тяжесть разлуки с мамой. Да и сама она тоже расстроится, и ничего хорошего из их разговора с Дафнией не получится. И это несмотря на то, что душа её по-прежнему рвалась к дочери, просто жаждала хоть какого-то контакта с нею. Но проходили дни, неделя сменялась неделей, а она держалась, держалась из последних сил и… не звонила.

Зато ей повсюду стала мерещиться Дафния. В любой маленькой девочке приблизительно одного возраста с её дочерью, случайно встреченной на улице, она видела Дафнию. Стоило ей заметить крохотную фигурку с ореолом пушистых каштановых волос на голове, и она тут же чувствовала, как острая боль пронзает ей сердце. А если где-нибудь в супермаркете она слышала у себя за спиной детский возглас «Мамочка!», то тут же поворачивалась на него, уже готовая сорваться с места и бежать на зов. Она выискивала взглядом Дафнию среди детворы, резвящейся на школьном дворе или на спортплощадке, когда проходила мимо какой-нибудь школы, хотя точно знала, что Дафнии нет и не может быть в этом конкретном месте.

Однажды она, как лунатик, брела целых три квартала вслед за какой-то молодой мамой и её дочерью, и всё ради того, что насладиться журчанием детского голоска. Девочка щебетала без умолку всю дорогу, и её звонкий жизнерадостный голосок был так похож на голос Дафнии.

А к тому времени, как пути её и Кона разошлись окончательно, и он, упаковав свои вещи, отбыл восвояси, к жене и детям, которых, как выяснилось, он и не забыл, и не разлюбил, прошло уже четыре месяца. Небольшой отрезок времени, с точки зрения взрослого человека, но целая вечность, как это выяснилось позже, для шестилетнего ребёнка.