Королевская книга - Наталия Сова

— Девонька? Волшебница?

— Девонька, она такая, что встретишь и не поймешь — как будто здешняя из деревни, одета так же, лента у нее узорная на лбу, какие наши девки носят, пока не просватаны. Только глядит ласково не по-здешнему, и руки у нее белые, тонкие, некрестьянские руки… И она, Девонька, нашему лесу вроде охранительницы, и доброта ее такая, что может она и желание любое исполнить, и даже клад показать, но просить ее ни о чем не надо, если понравишься ей, она сама что тебе нужно, то и сделает, а не понравишься — проси не проси, улыбнется только и пропадет. Брат мой рассказывал, что еще мальчишкой видел ее, когда она на поляне сидела и снегля за ухом чесала как кота, а он ей на колени морду положил и урчал, будто и правда кот, и глазищи закрыл, а ресницы дли-инные… И пока снегль вот так вот жмурился, Девонька улыбнулась брату и знак рукой сделала: мол, проходи, не бойся. И видно, понравился он ей, потому что потом в лес безбоязненно ходил, и один, и других водил прямиком без дороги до Этжена до самого, и ничего ему не делалось, и не трогал его никто, и попутчики его всегда живы-здоровы до места добирались. Лучший проводник был в наших краях, его даже князь наш к себе хотел забрать, сделать гонцом для тайных поручений, да брат отказался, он такой был, что ему если не хочется чего, так нипочем не заставишь, гордый был…

По выражению лиц Мзымвик понял, что сворачивает не туда, и спохватился:

— А что про Девоньку, так она редко показывалась, а с тех пор как герцогу Хэмгу явилась, не встречал ее больше никто. У герцога, когда его армия уходила, замысел был в наших местах ничего живого не оставить — ни единого человека, ни зверя, ни птицы, ни деревца, — потому что после Великого Заклятья у него разум вконец помутился и стал он во всем усматривать колдовство и на свою персону покушение. Чудилось ему, что каждая букашка волшебную силу имеет и против него что-то замышляет, а уж твари и люди — и подавно, поэтому всех для верности нужно истребить, а леса и поселения сжечь. И, говорят, у Девоньки с Хэмгом беседа была, и заключили они какое-то соглашение, в чем оно состояло — никто не знает, но леса он в неприкосновенности оставил и деревни некоторые обошел стороной. Но только некоторые, да и толку от этого мало. Сами видите — запустение тут у нас, кто в живых остался, уехали этим летом почти все, потому что Великое Заклятье хуже всякой армии иноземной, под Великим Заклятьем жить — сами видите как…

Арника лежала на полу и плакала до тех пор, пока на дне глаз больше не осталось влаги. А потом она вспомнила, что есть в этом доме человек, которому гораздо хуже, чем ей. Медленно поднявшись, она пошла в комнату Таора.

Ветвистый подсвечник стоял у него в изголовье, из множества свеч горели всего две. На стуле дремала Выуявь, свесив голову на грудь. Арника наклонилась, поймала губами его дыхание, легкое и слабое, подумала, что эту ночь и следующий день он проживет, а ей нужно как можно больше быть рядом с ним. Эта мысль еще длилась, когда она проснулась от шума шагов и голосов, и увидела, что сидит подле кровати, положив голову на меховое одеяло рядом с рукой Таора.

Появился Терн в дорожном плаще, с волосами, тщательно расчесанными и собранными на затылке в хвост. Арника отодвинулась к стене. Терн не взглянул на нее. Порывисто опустился на колено, коснулся пальцами одеяла и негромко сказал:

— Я вернусь за тобой.

Какое-то время помолчал, словно ждал, что Таор откроет глаза и ответит, затем стремительно поднялся и вышел.

Меня разбудил зуб — исподволь, потихоньку заныл, задергал корнями, сон встрепенулся в полете и выронил меня в зыбкое утро понедельника. Я потрогала щеку, глянула на готовящийся зазвонить будильник. Однако раздался другой звонок — в дверь. В глазке, посреди причудливой выпуклости лестничной клетки виднелась простоволосая соседская старушка. Старушек, трансцендентных в силу возраста, в подъезде было много. С некоторыми я была незнакома совсем, как, например, с этой, жившей этажом выше, разве что слушала временами доносящийся сверху громкий нетрезвый ее голос.

— Кто там? — приступила я к речевому тестированию.

Довольно отчетливо (даже оживленно) она ответила:

— Откройте, пожалуйста.

— А что нужно? — неприязненно спросила я.

Старушка была, по обыкновению своему, пьяна.

Она призадумалась:

— Что нужно? Да ниче не нуж-жо. — Язык изменил ей и заплелся.

— Ясно.

— Телевизор включить — вот что нужно, — спохватилась она.

Сообразив, что ей таки не откроют, она захныкала и завела жалобный, уже совершенно невнятный речитатив в стиле Горлума. Я потихоньку отошла от двери и прилегла.

И внезапно воспоминание о вчерашнем удивительном дне ударило изнутри как сноп лучей восходящего солнца. Вчера — неизвестно по каким причинам — мне было ровно шестнадцать лет, я пела всем телом, глазами, улыбкой и походкой, оборачивались вслед прохожие на аллее, Серафим со снежинками в волосах держал меня за руку, и наш разговор взлетал облачками пара сквозь снег и ветки лип.

Однако счастливая мысль о том, что сегодня вечером я вновь увижу Серафима, изрядно омрачалась сильнейшей зубной болью.

Умывание, вкусный завтрак и макияж сделали меня краше, но не жизнерадостней. Я набрала номер директорского мобильника, сказала, что срочно отправляюсь ремонтировать зуб, после чего незамедлительно появлюсь в Конторе.

Вслед за этим я позвонила в стоматологию и долго объясняла нетерпеливой девушке, что гарантийный зуб, леченный за большие деньги в мае, ведет себя отвратительно, и мне совершенно невозможно терпеть еще две недели, как она мне предлагает, пытаясь записать меня на прием на семнадцатое число. «Приезжайте», — сдалась она после небольшой перепалки.

Сумеречный утренний город вкрадчиво поблескивал бугристыми наледями тротуаров. Прохожие двигались как механические негнущиеся куклы, то и дело падая — с различной степенью ловкости, грации и достоинства. Приняв традиционную позу «сягаму» (колени чуть согнуты) и продвигаясь тем особым мелким шагом, каким изящные японские женщины всегда пленяли европейцев, мне удалось без потерь достичь остановки, но обозначилась другая проблема — вместе с гололедом Пермь поразил тотальный транспортный кризис. Люди стояли плечом к плечу, не теряя надежды вовремя занять рабочие места, в едином порыве бросались навстречу одиноким раздутым автобусам, которые осторожно проезжали мимо, не останавливаясь.

Быстро светало. Отчаявшиеся (в число которых вошла и я) начали останавливать машины, и тогда выяснилось, что редкий водитель берется везти меня через все пробки этого города, кто берется, заламывает слишком высокие цены, а кто не заламывает, не имеет сдачи с моей пятисотки.

Не сдаваясь, я зашла в ближайший магазин с намерением разменять купюру. Торговый зал был пуст, отсутствовал и кассир за кассой, лишь бледные куриные окорочка обреченно лежали на белоснежных полках. Под хмурым взглядом охранника я сообразила, что магазин только что открылся и вряд ли в кассе найдется столько денег.