Императрица Елизавета Петровна - Нина Соротокина

А что сам Бестужев? Он хорошо понимал трудность своего положения. Управление внешней политикой уходило из его рук. Он не мог в душе своей принять Францию союзницей, а потому всеми французскими делами теперь занимался вице-канцлер Воронцов. Англия теперь наш противник, но он продолжал отстаивать ее интересы. Австрийский посол Эстергази был тоже настроен против Бестужева: почему тот не понимает, что политика в Европе изменилась? Французский посол Лопиталь сам готов был испросить аудиенции у императрицы и «открыть ей глаза».

«Открыть глаза» значило объяснить, что в отступлении Апраксина виноват не кто иной, как Бестужев. Гвоздем интриги, затеянной канцлером, считали припадок императрицы 8 августа. Догадки были такие: конечно, Бестужев дал знать Апраксину о болезни Елизаветы и потребовал, чтобы фельдмаршал повел армию к Петербургу. Если случится смена престола, то армия должна быть под рукой.

А дальше все – потемки истории. Оставшиеся документы выдают конечный результат, а как все готовилось – тайно и исподволь, остается только догадываться. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона пишет открытым текстом: «Тяжкая болезнь постигла Елизавету. Бестужев, думая, что она уже не встанет, самовольно написал генерал-фельдмаршалу Апраксину возвратиться в Россию, что Апраксин и исполнил».

Документов, подтверждающих этот факт, нет, а имеются в наличии письма Бестужева, в которых он как раз рекомендует Апраксину идти вперед «с поспешанием». Да и с чего бы, кажется, канцлеру давать подобные распоряжения, если Елизавета успела выздороветь к Гросс-Егерсдорфской битве? Все решения Апраксин принимал не единолично, а с военным советом, а первым, кто уверенно говорил про отступление и зимние квартиры, был как раз Фермор.

Но остались косвенные сведения о том, что все важные бумаги Бестужев успел сжечь, что великую княгиню Екатерину сумел предупредить, и даже смог посоветовать ей, как себя вести. У них было даже условное тайное место, с помощью которого они обменивались корреспонденцией, и связной был – бойкий и вездесущий ювелир итальянец Бернарди. Так что дыма без огня не бывает.

Далее события развертывались таким образом. После назначения Фермора Апраксин был отозван из армии в Петербург, но по дороге в Нарве ему было приказано отдать все имеющиеся у него бумаги и письма. Этому предшествовал разговор австрийского посла Эстергази с императрицей. Эстергази сообщил, что имеет точные сведения о переписке Апраксина с великой княгиней Екатериной. Это было очень серьезное сообщение. Эстергази узнал об этой переписке окольным путем. Екатерина послала письмо через Бестужева, а Бестужев из лучших побуждений – де, молодой двор тоже интересуется ходом войны и участвует в общем деле, – сболтнул об этом саксонскому советнику. Если знает один, и этот один болтлив, то знают все. Письмо от Екатерины было найдено в архиве Апраксина, дальше Нарвы он не поехал. А дальше кирпичик к кирпичику, темница готова. Даже Иван Иванович Шувалов, вечный миротворец, считал, что Бестужев взял уж слишком большую власть, а это вредит авторитету Елизаветы в Европе, словно она на вторых ролях. Последней каплей было обращение великого князя Петра Федоровича к императрице. Он пришел к ней по совету Эстергази, пришел поговорить по-родственному, без всякой утайки. Петр каялся в своих грехах и безрассудном поведении, обещал исправиться, а винил в своей «дурости» Бестужева, поскольку всегда исполнял его советы. Елизавету очень растрогал этот разговор, она никогда не была так нежна с племянником.

14 февраля 1758 года Бестужев был арестован.

Об аресте канцлера Екатерина узнала на следующий день утром. Лев Нарышкин принес записку от Понятовского: «Человек никогда не остается без помощи; пользуюсь этим путем, чтобы предупредить вас, что вчера вечером граф Бестужев арестован, лишен всех чинов и должностей; с ним арестованы ваш бриллиантщик Бернарди, Елагин и Ададуров». Последние – это все ее люди, к Бестужеву они имели отдаленное отношение. Елагин, бывший адъютант графа Алексея Разумовского, был другом Екатерины и Понятовского, с Ададуровым она тоже была дружна, еще с тех пор, когда он учил ее русскому языку. Она рекомендовала Ададурова Бестужеву, как человека, на которого можно положиться.

Обо всех этих событиях Екатерина рассказывает в своих «Записках». Она испугалась, она была в шоке, но приказала себе делать вид, что ничего не произошло. Вечером при дворе были две свадьбы – Бутурлина и Льва Нарышкина. Обычно государыня бывала на свадьбах своих приближенных; на этот раз ее не было ни на балу, ни на ужине. Во время бала Екатерина подошла к маршалу свадьбы Трубецкому. Рассматривая его маршальский жезл, спросила как бы между прочим:

– Что это за чудеса? Нашли вы больше преступлений, чем преступников, или у вас больше преступников, чем преступлений?

Трубецкой ответил:

– Мы сделали то, что нам велели, но что касается преступлений, то их еще ищут. До сих пор открытия неудачны.

Поговорила Екатерина и с фельдмаршалом Бутурлиным. Вот его ответ:

– Бестужев арестован, но в настоящее время мы ищем причину, почему это сделано.

На следующий день верный канцлеру человек – саксонский советник Штамбке – сообщил Екатерине: «Бестужев наказал передать, чтобы она не имела никаких опасений, что все опасные бумаги он сжег». Екатерина спросила, как он общается с канцлером.

«Он мне сказал, – пишет великая княгиня, – что трубач-охотник передал ему эту записку и было условлено, что впредь будут класть между кирпичами недалеко от дома графа Бестужева… все, что захотят друг другу сообщить. Я велела Штамбке очень остерегаться, чтобы эта опасная переписка не открылась, но хотя он сам казался мне в большой тревоге, тем не менее он и граф Понятовский продолжали переписку».

Сама Екатерина через свою юнгфрау Владиславову (креатура Бестужева) послала записку зятю Владиславовой Пуговишникову с опасным текстом: «Вам нечего бояться, успели все сжечь». Далее Екатерина с очаровательной непосредственность, чувствуя себя совершенно правой по отношению к Елизавете, рассказывает, чего должен был опасаться переписчик Пуговишников. «Болезненное состояние и частые конвульсии императрицы заставляли всех обращать взоры на будущее; граф Бестужев и по своему месту и по умственным способностям не был, конечно, одним из тех, кто об этом подумал последний. Он знал антипатию, которую давно внушили великому князю против него; он был весьма сведущ относительно слабых способностей этого принца, рожденного наследником стольких корон. Естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте; уже несколько лет он видел, что я освобождаюсь от тех предубеждений, которые мне против него внушили; к тому же он смотрел на меня лично как на единственного, может быть, человека, на котором можно было в то время основать надежды общества в ту минуту, когда императрицы не станет. Это и подобные размышления заставили его составить план, по которому по смерти императрицы великий князь будет объявлен императором по праву, а в то же время я буду объявлена его соучастницей в управлении, что все должностные лица останутся, а ему дадут звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях, в коллегии иностранных дел, военной и адмиралтейской. Отсюда видно, что его претензии чрезмерны». Последней фразой Екатерина дает понять, что ее отношения с Бестужевым по-прежнему сложные. Не любит она его, что и говорить. Если в этих записках Екатерина не подвирает, то Бестужева, грубо говоря, арестовали за дело.