Леди в наручниках - Оливия Голдсмит

Так что Дженни досталась более тяжелая часть работы, в то время как Зуки выполняла более нудную: проверять карманы и сортировать белье по цветам. Но в прачечной было ужасно душно, и меньше чем через час Дженни заметила, что Зуки ужасно побледнела.

— Сядь, — строго сказала ей Дженнифер. — Ты такая белая, какой должна быть эта простыня. Я позову Флору.

— Да ты такая же! — засмеялась Зуки. — Только не зови Флору, со мной все нормально.

Дженнифер посмотрел на живот подруги. Зуки никогда не говорила ей о том, когда и как она забеременела, — только о том, как она хочет ребенка. Так или иначе, ее живот уже стал бы заметным, если бы комбинезон не был ей так велик. Зуки собиралась скрывать свою беременность до тех пор, пока не будет поздно делать аборт.

Дженни вздохнула. Зуки не отличалась умом и сообразительностью, однако была веселой и доброй. Она должна стать хорошей матерью. Дженнифер боялась спрашивать, сколько времени разрешается держать новорожденного в тюрьме.

Когда они занялись складыванием простыней, Дженни вспомнила о плане «ДРУ Интернэшнл». Какое бы наказание Зуки ни получила за свою беременность, его даже невозможно сравнивать с тем, как к ней отнесутся после приватизации тюрьмы. После первого гневного порыва Дженни уже остыла и не так уж стремилась бороться против планов «ДРУ Интернэшнл»: ей это могло дорого обойтись. Но Зуки было очень жалко. Дженнифер не знала, какой у нее срок, но за вооруженное ограбление приговор должен был быть жестокий.

Смена казалась бесконечной, а перерывы — короткими. Но вот закончился несъедобный обед, затем вечерняя смена. К этому моменту Дженни с трудом держалась на ногах. Пора было возвращаться в камеры и заняться ужином. Теперь Дженнифер была членом семьи, и сегодня как раз наступила ее очередь готовить для всех.

Она легко разобралась бы в финансовых делах крупной корпорации, но список известных ей рецептов не заполнил бы и листа бумаги. Можно было бы попробовать что-нибудь новенькое, но не хотелось давать Шер повод для насмешек.

Хотя сначала Дженни была рада войти в семью, сейчас ей казалось, что она напрасно согласилась на это. Она не хотела разговаривать с этими женщинами ни сейчас, ни потом. Никогда. Ей необходим покой. И одиночество.

Но, вспомнив меню столовой, Дженни быстро одумалась. Она должна оставаться в семье, если хочет выжить. В конце концов, необязательно с кем-то общаться. Она молча приготовит ужин и поест. И постарается не вступать в разговоры. А на следующей неделе нужно заказать в столовой что-нибудь приличное, что легко готовить.

Когда Зуки и Дженни вошли в камеру, все уже собрались. Не сказав никому ни слова, Дженни подошла к столику, на котором были разложены крупы и приправы, и с ужасом уставилась на большой кусок мяса и неизвестные ей овощи бледно-зеленого цвета. Она что, должна тут китайские блюда готовить? Она в жизни ничего такого не делала!

— Что я, по-вашему, должна из этого соорудить? — спросила она прямо.

Никто ей не ответил.

— Ну, если вы сами не знаете… — возмущенно начала Дженнифер.

— Может, не будешь вести себя как невоспитанный подросток? — неожиданно закричала на нее Мовита. — Мы и так знаем, что ты два дня просидела в этой чертовой дыре, но не надо стараться, чтобы всем было плохо, когда плохо тебе. Разве я тебе не говорила, что нам и так уже достаточно хреново? Многие из нас побывали в карцере и не хотели бы вспоминать об этом. Иди к себе в камеру и сиди там, пока не успокоишься!

— Хорошо, я замолчу и буду готовить, — сухо сказала Дженнифер.

— Тогда вперед. И сделай из этого что-нибудь повкуснее.

Не представляя, с чего начать, Дженни налила масла на сковороду и поставила ее на электроплитку.

— А где взять нож? — спросила она, ни к кому не обращаясь.

В ответ послышались только смешки. Тогда она бросила кусок мяса целиком в кипящее масло. Во все стороны полетели брызги, а по щекам Дженни полились слезы.

— Так ты сожжешь мясо, — спокойно заметила Мовита. — Если оно сгорит, я выгоню тебя из нашей семьи.

Это стало для Дженни последней каплей: всхлипывая и обливаясь слезами, она быстро перевернула мясо и убавила огонь.

— Ну, вот что, нам не нужен ужин со слезами, — заявила Мовита. — Тереза, займись этим, а ты иди сюда.

Дженни положила лопаточку и, шмыгая носом, пошла за Мовитой в свою камеру. По дороге девушка оторвала кусок грубого коричневого бумажного полотенца и вытерла лицо.

— Садись, — приказала Мовита.

Дженнифер послушалась.

— У тебя есть выбор, леди. И ты должна сделать его прямо сейчас.

— У меня нет никакого выбора, — всхлипнула Дженни.

— Молчи, когда я говорю! Именно это я тебе и пытаюсь объяснить. «У меня нет никакого выбора», — передразнила она Дженнифер. — У тебя столько же возможностей, сколько у остальных. Твоя проблема в том, что ты слишком жалеешь себя. Считаешь себя особенной. Ты должна понять, что ты слишком такая же, как все. Считаешь себя умной? Но ты позволила этим скользким подонкам засадить тебя за решетку. Это глупейший поступок. Ты получила бы за него первый приз на конкурсе доверчивых дур этой тюрьмы. Считаешь себя образованной? Но Мэгги из библиотеки в сто раз образованнее и при этом не задирает нос. Твои знания — просто ничто по сравнению с опытом многих сидящих здесь женщин. Так что остается? Чем ты лучше нас? Да ничем!

Каждое слово Дженни воспринимала как удар. У нее действительно ничего не осталось, да и она сама превратилась в ничто. Всю жизнь она была особенной. Лучше других. На этом она строила всегда свои планы. Быть лучше всех, получить хорошую работу, разбогатеть… Теперь она стала как все.

Мир потемнел у нее перед глазами.

«Героиня трагедии» — вот что я подумала, когда в библиотеку вошла Дженнифер Спенсер примерно через неделю после того, как ее выпустили из карцера. Она выглядела опустошенной, как Антигона с небольшой примесью Медеи. Другими словами, ярость тоже присутствовала, но скрытая под горем.

Я понимаю, что из-за своих вечных литературных аллюзий могу показаться синим чулком или бессердечным наблюдателем. Но я никогда ни с кем ими не делюсь. Да мне и не с кем здесь об этом разговаривать. В таком месте важно держать при себе свои мысли и поменьше носиться со своими чувствами. Здесь нельзя жалеть ни себя, ни других. Но иногда я отступаю от этого золотого правила. Сейчас был как раз такой случай.

Дженнифер Спенсер выглядела на пять лет старше, и у нее было такое выражение лица, словно она увидела что-то ужасное. Впрочем, так и было. Она же побывала в карцере. Когда Спенсер заходила в библиотеку в последний раз, я читала отчет «ДРУ Интернэшнл» и у меня случился сердечный приступ. А она пыталась помочь мне. Теперь мы поменялись ролями.

— Мовита просила меня поговорить с вами, — сказала мне Дженнифер, подойдя к моему столику. — У вас сейчас есть время?