Песня для зебры - Джон Ле Карре

Он поневоле умолкает. Его свистящее дыхание напоминает мне Жан-Пьера в больнице, только трубок не хватает. Ерзая на краешке “электрического стула”, я жду отповеди Франко, но вместо этого вынужден бессильно выслушивать очередное словоизвержение Хаджа.

ХАДЖ: Союзником в чем, черт подери? Чтобы добиться чего? Объединения Киву? Севера и юга? Друзья мои, давайте захватим наши природные богатства и будем сами распоряжаться своей судьбой. Фу ты ну ты! Да они уже давно захвачены, придурок! Кучкой вооруженных до зубов руандийских психов, которые в свободное время насилуют наших женщин! Мерзавцы интерахамве[38]так прочно окопались, что ваша гребаная ООН не смеет даже пролететь над ними, не испросив разрешения.

ДЬЕДОННЕ (презрительно смеясь): ООН? Да если мы будем ждать, пока ООН восстановит мир, успеем и детей похоронить, и внуков.

ФРАНКО: Так забирайте своих детей с внуками да катитесь обратно в Руанду, а нас оставьте в покое!

ХАДЖ (быстро вмешивается по-французски, пресекая ссору): Нас? Ты сказал — нас?! Я не ослышался? (Барабанная дробь его шагов, затем гробовая тишина.) Ты что, серьезно думаешь, кому-то есть дело до нас?! Да старику не мы нужны, ему власть нужна! Он желает занять почетное место в истории, пока не сдох, и ради этого готов продать нас со всеми потрохами этому вонючему Синдикату, а там — хоть трава не расти!

Едва я успеваю завершить перевод его кощунственных высказываний, как колокольчик Филипа призывает нас на второй раунд переговоров.

* * *

Здесь следует рассказать о происшествии, которое тогда не особенно впечатлило мой воспаленный мозг, однако в свете последующих событий вполне достойно ближайшего рассмотрения. Итак, Филип звонит в свой колокольчик, я снимаю наушники с микрофоном, встаю, Паук мне подмигивает, я ему тоже. Поднимаюсь по подвальной лестнице. Наверху подаю условный сигнал, трижды коротко постучав в железную дверь, Антон тут же приоткрывает ее, чтобы я смог быстро выскользнуть, но захлопывает чересчур сильно, с грохотом. Не обменявшись со мной ни словом, Антон ведет меня за угол дома, к восточному крылу крытой галереи, и оставляет неподалеку от входа в покерную — в общем, все согласно плану. Все, да не совсем: никто не принимал в расчет ослепительное солнце — а оно светит мне прямо в глаза.

Только я делаю шаг вперед, опустив голову, чтобы избежать ярких лучей, как слышу приближающиеся шаги и раскатистый африканский смех — навстречу мне из противоположного конца галереи идут трое делегатов. Столкновение в дверях неминуемо. А значит, мне срочно необходима убедительная причина, по которой я появился не с той стороны, с которой должен был. А вдруг они видели, как Антон сопровождал меня? А вдруг слышали, как лязгнула железная дверь?

По счастью, я приучен соображать на ходу благодаря однодневным семинарам по вопросам личной безопасности, которые обязаны посещать даже внештатные сотрудники Говорильни. Так как же я проводил драгоценные минуты отдыха, пока наши делегаты предавались частным беседам? Ответ: точно так же, как и всякий раз, когда объявляют перерыв в заседании, — наслаждался покоем в укромном уголке. Морально готовый к вопросам, я подхожу к покерной и останавливаюсь у двери. Они тоже подходят и останавливаются. Точнее, останавливается проворный Хадж, обогнавший на несколько шагов Франко и Дьедонне. Пока они подтягиваются, человек, пару минут назад обозвавший меня “зеброй”, обращается ко мне с преувеличенной учтивостью:

— Итак, уважаемый переводчик, хорошо ли вы отдохнули? Готовы к новой битве?

Конечно, вполне безобидные вопросы и заданы безобидным тоном. Только вот говорил он на киньяруанда. На этот раз, правда, обошлось без Филипа и его предупредительных сигналов: я лишь смущенно улыбнулся в ответ, выражая легкое сожаление. Когда это не произвело на Хаджа никакого впечатления, пришлось изобразить более внятную реакцию: я пожал плечами и покачал головой в знак того, что ничего не понял. Тут Хадж осознал допущенную оплошность — или сделал вид — и, громко рассмеявшись, хлопнул меня по плечу. Неужели пытался подловить меня? Да нет — во всяком случае, так я убеждал себя тогда. Хадж просто оговорился, как порой случается со всяким, кто в совершенстве знает несколько языков. Весь перерыв протрепался на киньяруанда в апартаментах для гостей, вот и не успел сменить пластинку. С кем не бывает. Наплевать и забыть.

— А теперь, господа, слово полковнику!

Макси смотрится перед доской весьма внушительно: руки в боки, водянистые голубые глаза сверкают воинственным азартом, еще три года — и наступит его Бородино. Пиджак он снял, а галстук оставил. Возможно, он так редко его надевает, что просто-напросто забыл о нем. Наши ряды несколько поредели: Мвангаза, в прошлом ветеран баррикадных боев, а ныне провозвестник мира, удалился в королевские покои, уведя за собой своего лоснящегося приверженца с поросячьим хвостиком. На их стороне стола лишь Табизи — боксерские плечи ссутулены, тяжелые веки полуопущены, крашеные черные волосы тщательно зачесаны назад, чтобы скрыть лысину на макушке. Остался, дабы убедиться, что игра ведется честно.

Но я вижу перед собой не Макси, не Табизи, не делегатов. Прямо на меня смотрит мое детство. На крупномасштабной военной карте изображен Букаву, жемчужина Центральной Африки (иные говорят — и всего континента), город на южном берегу самого высокогорного, а значит, и самого прохладного из Великих озер. Озеро Киву, окутанное туманами в колыбели окрестных гор, — волшебное, спросите моего покойного батюшку. Или рыбаков, с которыми он часами судачил возле доков, пока те выбирали из своих сетей мелкую самбазу[39]и швыряли в желтые пластмассовые ведра, где рыбки часами трепыхались в надежде, что кто-нибудь жалостливый (вроде меня) их выпустит. Расспросите рыбаков про мамба-муту — полукрокодила-полуженщину, про злодеев, что по ночам подползают к берегу озера и с помощью колдовства продают души своих ничего не подозревающих друзей в обмен на всяческие блага в этом мире — пусть и под угрозой страшной кары в мире ином. Вот почему говорят: озеро Киву — заколдованное, проклятое, а рыбаков то и дело утаскивает под воду мамба-муту, пожирающая человеческий мозг. Во всяком случае, так уверяли моего дражайшего отца сами рыбаки, а ему хватало ума не поднимать на смех их верования.

Вдоль главной улицы города выстроились дома в классическом колониальном стиле с закругленными углами и прямоугольными окнами, вокруг буйно цветут тюльпанные деревья, жакаранда, бугенвиллеи. На окрестных холмах раскинулись бесчисленные банановые рощи и чайные плантации. Глядя вниз со склонов, можно насчитать пять полуостровов, на которых расположился город. Самый большой называется Ла-Ботт, то есть “сапог”, вон он на карте Макси: он действительно похож на очертания Италии и застроен красивыми домами, чьи ухоженные сады спускаются прямо к воде, — сам маршал Мобуту соблаговолил построить здесь виллу. Полуостров дерзко вклинивается в озеро, но когда вы уже мысленно продлили его на север, на Гому, он вдруг резко переламывается вправо, будто пытаясь пнуть Руанду на восточном берегу.