Смерть в пяти коробках - Джон Диксон Карр

Всякий раз, когда Бернард Шуман грубил мне или переходил границы дозволенного, я начинал бормотать как бы про себя: «Большой лондонский пожар, 1666 год… Большой лондонский пожар, 1666 год… Большой лондонский пожар, 1666 год». И это всегда действовало. Мне кажется, иногда мои слова снились ему в кошмарах.

Следует отметить, что я человек широких взглядов и разносторонних интересов. Мне стало тесно в конторе Шумана; я не планировал провести там всю жизнь. Я уехал в Европу, прихватив с собой деньги. Вы без труда догадаетесь, почему Бернард Шуман не подал на меня в суд».

Далее, – с удовольствием продолжал Г. М., – следует ряд замечаний относительно его женитьбы на миссис Синклер и их счастливой семейной жизни. Несмотря на ваши просьбы… – он глянул на Маршу, – мы их опустим. Потому что самое главное дальше. Вот как он повествует о позавчерашней ночи:

«Итак, старые друзья встретились вновь. На прошлой неделе, в понедельник, я явился домой к жене. Мы не виделись почти год. Не верю, что она действительно считала меня мертвым. Поверить в такое трудно. Жена – женщина сообразительная; вряд ли она не получила бы страховку, если бы не заподозрила ловушку.

Во всяком случае, встретила она меня с распростертыми объятиями, и мы славно провели ночь…»

– Наглая ложь! – воскликнул Блайстоун.

– В конце концов, сынок, – кротко возразил Г. М., – она его жена!

– Уже нет! Сейчас она скорее его вдова… Впрочем, это не имеет никакого значения! – Блайстоун смолк, вспомнив, что рядом стоит его дочь.

Г. М. смерил его внимательным взглядом.

– Сынок, пожалуй, стоит еще раз напомнить: будь осторожнее. Ты играешь с огнем. Ты связался едва ли не с самыми ловкими мошенниками во всей Англии. Бонита Синклер и ее муженек, Питер Синклер Фергюсон, то и дело пытались обхитрить и обжулить друг друга. У меня, старика, мурашки по коже бегут, когда я представляю, как хладнокровно и расчетливо они подставляли друг другу ножку. – Г. М. погладил ладонью огромный лысый череп. – Нет, я применил плохое сравнение. Лучше так: ты принадлежишь к другой весовой категории. Ладно, ладно! Не сердись. Продолжим.

«Естественно, она поняла, что я ей пригожусь. И очень ловко меня использовала.

Позвольте заметить: я не имел чести быть знакомым с мистером Феликсом Хеем. Я не знаю, кто он. Не знаю, почему он интересовался мною и почему считал, будто я хочу убить его, а также где он раздобыл негашеную известь и фосфор, которые в прошлом были мне нужны для известных занятий. Он был дураком!

Жена сообщила, что Хея пытались убить, кажется прислав ему бутылку отравленного эля. И Хей намеревался пригласить к себе всех, кто мог желать ему смерти. Самонадеянный болван каким-то образом и неизвестно почему собрал опасные улики против нескольких человек. Жена не знала, сколько всего подозреваемых. Она также считала, что Хей где-то спрятал свои улики или собирался спрятать. Она сказала, что в список вхожу и я, но я думал, что она лжет. Моя жена была очень напугана.

Вот что она мне предложила. Я должен незаметно пробраться в квартиру Хея, что нетрудно. Я с удивлением узнал, что Хей живет в том же доме, где помещается моя старая контора. Там мне знакомы все ходы и выходы; я затвердил их, как Коран (по-моему, он является самым поэтичным духовным произведением).

Мне следует сидеть в конторе Шумана. Войдя к Хею, она закроет дверь только на задвижку. Выждав некоторое время, когда все присутствующие окажутся в одном помещении, я должен проникнуть в квартиру и подслушивать.

Мистер Хей, по словам жены, редкостный хвастун и болтун. По ее мнению, он обязательно проболтается, где спрятаны улики, которых она так боится. Даже если он откажется говорить, она сумеет развязать ему язык.

Но хватит о пустяках. Я устал писать. Я понадобился жене потому, что могу взломать любой замок. Итак, теперь вам все известно. Мне нужно было подслушать признание Хея. Что до моей жены, то Хей раздобыл написанные ею два письма, в которых она ручалась за подлинность фальшивых Рубенса и Ван Дейка. За подобные действия дают пять лет. Затем мне следовало добыть письма. И я добыл бы их отовсюду, кроме, пожалуй, Английского банка – я не лгу. Я сказал, что выкраду письма за тысячу фунтов. Сговорились мы на семисот пятидесяти.

Я подождал, пока все собрались наверху, в квартире Хея, а потом взломал отмычкой дверь в контору Бернарда Шумана. Мне нравится взламывать замки. Люблю притворяться; если бы кто-нибудь вошел в контору, я бы притворился служащим. Я не боялся наткнуться на Шумана. Даже встреть я его случайно, наготове у меня была фраза: «Большой лондонский пожар 1666 года».

Но Шумана я не встретил. Наверх я поднялся в десять минут двенадцатого. Гости были на кухне, а идиот Хей, судя по звукам, изображал младенца. Я спрятался в спальне – оттуда вся гостиная как на ладони. И сразу увидел старину Шумана. Он вышел из кухни с подносом в руках; на подносе стояли шейкер, несколько стаканов и бокал. Он поставил все на столик и вернулся на кухню, где Хей продолжал пищать и агукать.

Если вы думаете, будто кто-то подмешал яд в шейкер или стаканы в то время, когда они стояли на столике, то ошибаетесь. Никто не подходил к столу. Я следил.

Через несколько минут все вошли в гостиную. Хей велел гостям садиться за стол. Потом задал им жару. Он начал словами: «Друзья, римляне, сограждане…» – в общем, валял дурака. По-моему, ему и в самом деле не хватало шариков в голове. Он так путано выражался, что я никак не мог понять, о чем он толкует и что у него есть против каждого из гостей. Но он сказал, что спрятал улики у своих адвокатов, в конторе Дрейка, Роджерса и Дрейка, а большего мне знать и не нужно было. Все вдруг начали хохотать – вроде как напились с одного глотка. Вначале я ничего не понял».

Г. М. поднял голову и посмотрел на Блайстоуна.

– Итак, – ровным голосом произнес он, – Хей не просто рассказывал анекдоты перед тем, как подействовал атропин.

Блайстоун, который думал о чем-то своем, встрепенулся и, не зная, что ответить, погладил подбородок.

– Да, – признался он. – Хей кое-что рассказал.

– Что именно?

– Мне трудно говорить, – попытался уклониться Блайстоун. – Хей не умел выражаться прямо. Напрямую он никого и не обвинял. Хей изъяснялся слишком уж… как получше сказать? Высокопарно. По примеру Генри Джеймса, не называл вещи своими именами. Ну и, конечно, на него уже подействовал атропин. В общем, он все запутал. Боюсь, я слушал только то, что касалось меня. Но…

– Что «но»?

– Вы верите, что свинья Фергюсон не лжет?

– Конечно. Во всяком случае, в том, что касается данных событий.

– Тогда как атропин попал в напитки? – спросил Блайстоун, наклоняясь вперед, словно лектор на кафедре. Казалось, он вложил в свой вопрос весь пафос, на какой был способен. – Вот что меня беспокоит! Клянусь, что Бонни… то есть миссис Синклер… этого не делала. Я наблюдал за ней.