Галя - Вера Новицкая

«Бедненькая моя! Как она горько плачет!» — думала Галя, и печаль ребенка омрачала ее собственное светлое настроение.

Зала собрания постепенно наполняется публикой. Билеты с утра все распроданы: горожане соскучились по давно не устраивавшимся любительским спектаклям и охотно идут посмотреть на знакомых и полузнакомых исполнителей. Замечается много учащейся молодежи: студентов, гимназистов, юнкеров, наехавших на летние каникулы к родителям из разных городов.

Музыка давно играет. Вот раздается один, другой, наконец, третий звонок, и занавес взвивается.

Добросовестно разученная, пьеса идет гладко. Леля, холодная и бездушная в жизни, холодно и несколько натянуто ведет свою роль; впрочем, это дела не портит, так как соответствует изображаемому типу.

Надя — сорванец в жизни, для сцены оказывается немного тяжеловатой и громоздкой. Слишком живая в домашнем обиходе, здесь она чувствует себя связанной непривычной обстановкой.

«Сама себе мешаю», — определила она потом свое ощущение. Благодаря этому роль Любы, живой и кокетливой, требующей тонкой игры, сценического опыта или, за отсутствием их, настоящего таланта, Надя ведет вяло: у нее недостает мимики в лице и выразительности в дикции, отчего яркие места кажутся бесцветными.

Ее партнер Боби недурен, но публика чувствует, что во все время пребывания на сцене ноги и руки являются для него совершенно лишними принадлежностями: они стесняют бедного юношу и кажутся ему истинным орудием пытки.

Хорош старый молодящийся генерал — Ланской. Прекрасен добродушный, бесхарактерный, находящийся под влиянием дочерей отец — Таларов. В общем, все на своих местах.

Первое действие проходит если не блестяще, то во всяком случае гладенько, под одобрительные аплодисменты публики. После очень продолжительного антракта, присущего всегда спектаклям любителей, не умеющих приноровиться и точно рассчитать время, занавес наконец взвивается снова.

Почти в середине действия в глубине кулис, изображающих садовую декорацию, вырисовывается пестрая маленькая фигурка в живописном крестьянском костюме. Крадучись, озираясь по сторонам и заглядывая за каждый кустик, за всякое встречное деревцо, на цыпочках Малашка пробирается к авансцене. Заметив в ее левом переднем углу Сорванца — Надю и генерала — Ланского, она с боязливым жестом прячется за ближайший куст, но через секунду из-за него снова показывается фигурка насторожившей ухо девушки.

Ее ярко-голубое платье подпоясано красным в крупные букеты передником; красная, испещренная нелепыми цветами шерстяная косыночка небрежно накинута на плечи. Желтый в мелкую коричневую крапинку платочек надет на черные, как смоль, пушистые волосы; на затылке, поверх спущенных длинных кос, он завязан узлом, кончики которого комично и грациозно торчат по обе стороны склоненной набок головки. Огромные черные глаза, плутоватые и оживленные, отороченные темными, чуть загнутыми кверху ресницами, выделяются на цветущем молодом личике. Они то чуть-чуть прищурятся, то сразу широко раскроются, снова сверкая своим влажным блеском.

Ни одного слова не проронила еще Галя, между тем все взоры были прикованы к ней. С благосклонной улыбкой смотрели зрители на прелестное личико, на богатую игру ее физиономии.

— Барышня, а барышня! Подте-ка сюды! — как бы улучив удобный момент, громким сценическим шепотом окликнула наконец Малашка Сорванца, призывно кивая головой и энергично маня ее пальцем.

Единодушный смех покрыл эту первую сказанную Галей фразу. Прекрасно провела она весь дальнейший разговор с Надей; неподражаема была и в следующей сцене, когда, подговоренная Сорванцом, притворно причитала по якобы придавленному бревном отцу.

— Эээ!.. ээ!.. ээ!.. — потягивая носом и утирая кулаками глаза, совсем по-деревенски выла она.

— При-и-шибло маво тя-атеньку-у!.. При-и-шибло ма-аво-о родненька-аго-о!.. — на весь театр несся ее плач под дружный и громкий смех публики.

Но вдруг замолкнув и перестав реветь, Малашка поднимает к Сорванцу свое плутоватое, оживленное личико:

— Реветь, што ль, еще? — весело осведомляется она и, по приказанию своей любимой барышни, затягивает новые вопли и причитания.

Так бесподобен вышел у Гали этот переход, так богата была ее мимика, что, когда посреди действия Малашка якобы идет навестить мнимобольного отца и удаляется со сцены, гром восторженных аплодисментов грянул ей вслед. Когда же по окончании второго акта упал занавес, вызовам и неистовым рукоплесканиям в адрес Малашки не было конца.

Радушными хлопками приветствовали за кулисами появление Гали ее собратья-любители: Таларов, Ланской, Власов и Надя, искренне восхищенные ее чудесным исполнением.

«Удивительно! Понравилась?!. — недоумевала Леля. — До чего публика малоинтеллигентна: грубые вопли деревенской девчонки, яркие тряпки — и успех обеспечен. Даже ведь и роли нет — один только пестрый костюм и — готово, впечатление произведено, — негодовала она. — Хорошо, что ее дурацкая комедия кончена, в третьем действии Малашки, кажется, больше нет».

— Вот талант!

— Вот играет!

— Ай да Малашка!

— А хорошенькая какая, восторг! — во время антракта слышалось со всех сторон.

— Кто это такая?

— Да ей на сцену, на императорскую сцену! — все прибавлялись новые восхищенные возгласы.

В третьем действии Малашка действительно больше не появлялась на подмостках, но Галя все еще была в своем пестром живописном костюме, так удивительно шедшем ей.

— Погоди, Галочка, не раздевайся: могут по окончании пьесы вызвать всех исполнителей, и если ты появишься в другом платье, то разрушишь публике иллюзию, — предупредил ее Михаил Николаевич.

И он не ошибся. Едва спустился занавес, как раздались аплодисменты. Кланялись все участвовавшие в последнем действии, но публика не удовлетворилась этим.

— Всех! Всех! Всех! — гудела она.

— Пожалуйте! Идите скорее, Галина Павловна, требуют всех, — беря девушку за руку, вывел ее на сцену Ланской.

Едва в дверях появилась Галя, как притихшие было аплодисменты грянули с новой силой.

— Браво-о-о! Браво-о-о, Малаша, браво-о-о! — неслись восторженные голоса.

Молодежь, столпившись у рампы, чуть не на сцену высовывала свои хлопающие ладони, чтобы исполнительница видела, кому именно они принадлежат.

— Позвольте… Позвольте… — раздалось в это время среди теснившейся публики.

По залу пробирались два студента, высоко подняв руки с четырьмя букетами живых цветов.

— Pardon!.. Извините!.. Позвольте!.. — около самой рампы еще раз повторили они.

Затем белокурый студент ловко вскочил на сцену и, поклонившись, по очереди преподнес по букету: Княгине, Сорванцу и его двум сестрам по сцене. Все четыре, польщенные и сияющие, благодарно раскланивались направо и налево.

Одна только Малашка стояла с пустыми руками, по-прежнему держась за уголки своего пестрого передника. Растерянная, опечаленная, она была глубоко задета в своем самолюбии тем, что публично обошли, выказали пренебрежение ей, бедной, не принадлежащей к их кругу девушке. Еще острее стало это чувство, когда она встретила насмешливый, злорадный взгляд Лели, кажется, более довольной ее унижением, чем лично ей оказанным вниманием.