Русский Лондон - Наталья Командорова

В одну из своих поездок в Париж в начале 1926 года (по другим сведениям — в конце 1925 года) Сувчинский познакомил Святополка-Мирского с Мариной Ивановной Цветаевой. Дмитрий Петрович сразу же влюбился в Цветаеву: и как в женщину, и как в талантливого человека.

К тому времени Марина Ивановна была уже известным и сформировавшимся поэтом. Она успела вкусить горький эмигрантский хлеб в Праге, написала множество замечательных стихов, однако в период знакомства с Мирским переживала не самые лучшие времена: и в личной жизни, и в творчестве. Некоторые русские эмигранты обвиняли Цветаеву в «непонятности», «хаотичности», «заумности» ее произведений. Их раздражала самобытность Марины Ивановны, ее непокорность и нежелание вписываться в предлагаемые эмигрантским сообществом стандарты. Отзывы враждебно настроенных критиков были сродни травле творчества поэтессы в эмигрантской прессе.

Влюбленный князь Святополк-Мирский самозабвенно бросился на защиту своей избранницы. Как всегда, делал он это блестяще, доказывая критикам Марины Ивановны, что они не заметили нового философского этапа в творчестве поэтессы, пришедшего на смену легкозвучному стихотворению. С тех пор, вплоть до начала 30-х годов прошлого века, Дмитрий Петрович поддерживал и защищал Цветаеву: и морально, и материально. А что же Марина Ивановна? Похоже, она не отвечала взаимностью, но относилась к Мирскому с признательностью за его упорную преданность без надежды и молчаливую, но действенную помощь.

Весной 1926 года Святополк-Мирский организовал цикл выступлений поэтессы в Лондоне. Две недели провела Марина Ивановна в британской столице. Сопровождал ее в поездке и опекал Дмитрий Петрович. О своих впечатлениях от общения с Мирским в Цветаева делилась в письмах с П.П. Сувчинским. Судя по всему, в начале своего визита в Лондон она не могла объяснить некоторые странности в поведении и молчаливую робость и нерешительность Мирского в общении с ней, но потом поняла: причина кроется в его всепоглощающей любви к ней.

В одном из опубликованных писем Марина Ивановна в марте 1926 года писала из Лондона Сувчинскому: «Мне очень трудно. Мой собеседник (Д.П. Святополк-Мирский) молчит, поэтому говорю — я. И совсем не знаю, доходит ли и как доходит…мне в отношении нужна твердая рука, меня ведущая, чтобы лейтмотив принадлежал не мне. И никто не может… этого взять на себя, предоставляют вести мне, мне, которая отродясь — ведомый!..». А далее — глубоко философские размышления: «Что мне делать с человеческим молчанием? Оно меня гнетет, сбивает, сшибает… Молчит — значит плохо. Что сделать, чтобы было хорошо?..»

Похоже, какое-то время Цветаева тяготилась недосказанностью и неопределенностью в общении с Мирским, даже уставала от него. «Человек не говорит. Не говорит и смотрит. И вот я под гипнозом молчания, глядения, — враждебных сил! — «Я очень трудна. Вынесете ли Вы меня две недели?», — пересказывала Марина Ивановна свой диалог с молчаливым Мирским. — Большая пауза. — «А Вы меня?» Мне хотелось бы простоты, покоя, уверенности. А другой не помогает, недвижностью своей вызывая меня на сложность, смуту, сомнение, нечто явно — не мое, от чего унижена и страдаю…»

Вскоре Цветаевой открылись причины трудностей в общении с Мирским, очевидно, она узнала о его любви к ней. «Ах, кажется, знаю! — восклицала она в письме и продолжала с досадой, так как прозрение не принесло душевного облегчения и радости — не нужна ей такая любовь Мирского: — Не выношу ответственности. Хочу — моим, своим, а не мною. Ведь я себя (лично) не люблю, люблю свое. Совпадение в своем — вот, — пыталась разобраться в себе Цветаева. — А ведь иначе — одиночество, невстреча, разминовение. Двое сходятся в третьем — да. Но двоим никогда не встретиться в одном из двух или друг в друге…»

Очевидно, терзаясь душевными муками от того, что не может ответить взаимностью человеку, который так много для нее сделал и делает, совсем по-цветаевски, словно оправдываясь, поэтесса начинает копаться и находить недостатки в себе самой, недостойные, на ее взгляд, большой любви. «Я» это просто тело… и все, что с этим связано: голод, холод, усталость, скука, пустота, зевки, насморк, хозяйство, случайные поцелуи… — звучит наивное самоуничижение в цветаевских строках. — Не хочу, чтобы это любили…»

Однако, несмотря на неразделенность своих чувств к Марине Цветаевой, князь Святополк-Мирский оставался человеком чести и долга. Его хлопоты по проведению поэтических вечеров Цветаевой в Лондоне не прошли даром. Послушать Марину Ивановну пришло немало русских эмигрантов, а сборы от продажи билетов не разочаровали участников и организаторов мероприятия. На часть вырученных денег Марина Ивановна даже намеревалась издать свое поэтическое произведение «Лебединый стан».

Перед одним из выступлений Цветаевой слово взял Святополк-Мирский и представил собравшимся гостью. Марина Ивановна помимо своих стихов прочла несколько стихотворений Бориса Пастернака. Сама поэтесса была довольна встречей со своими почитателями. «Вечер прошел удачно, — с удовлетворением отмечала она в письме. — Лекцию Д.П. (Дмитрий Петрович Святополк-Мирский) начал с посрамления Чехова, который ему более далек, чем нечитаный китайский поэт… Стихи доходили…»

Лондонские встречи Марины Цветаевой

Из писем Марины Цветаевой следует, что Лондон ей понравился. Здесь она помимо творческих встреч навещала знакомых. Ее принимали друзья Сувчинского — семейство Голицыных. Князь Владимир и Екатерина Голицыны проживали в британской столице в районе Чессингтона, участвовали в евразийском движении. Их дом всегда был полон соотечественников, здесь можно было получить совет и поддержку гостеприимной четы.

М.И. Цветаева

Князь Владимир Эммануилович Голицын принадлежал к одному из старинных дворянских родов России. Его супруга Екатерина Георгиевна тоже происходила из знатной фамилии — была дочерью герцога Г.Г. Мекленбург-Стрелицкого и графини Н.Ф. Карловой. Владимир Голицын, профессиональный военный, был адъютантом главнокомандующего русской армии великого князя Николая Николаевича. В 1919 году семья Голицыных вынуждена была уехать из России. Вместе с родителями в эмиграции в Лондоне оказались и трое детей Голицыных — Николай, Георгий и Эммануил. Их потомки до сих пор проживают в британской столице и бережно хранят память о своих высокородных русских корнях.

«Чудный и странный дом, — писала о своих впечатлениях от встречи с Голицыными Марина Ивановна, и добавляла: — Но хозяйка не любит собак…»

Не обошли стороной

Несмотря на успех лондонских вечеров, предубеждение к Цветаевой осталось у некоторых русских эмигрантов. Подготавливая визит Марины Ивановны в британскую столицу, Святополк-Мирский обращался ко многим меценатам и богатым людям, в том числе и из числа эмиграции. С просьбой поддержать материально и желая переломить нелицеприятное мнение о Цветаевой, бытующее в эмигрантской среде, Дмитрий Петрович обратился и к своей давней знакомой, покровительнице многих русскихлон-донцев Ариадне Владимировне Тырковой-Вильямс, имеющей непререкаемый авторитет и вес не только в Лондоне, но и во всем эмигрантском сообществе. Перед приездом Цветаевой в британскую столицу он написал Тырковой-Вильямс довольно прямолинейное письмо, о чем, похоже, впоследствии пожалел. Получив от Ариадны Владимировны достойный его тону ответ, Святополк-Мирский признал свою ошибку: «…я совершенно лишен «дипломатического» такта — не знаю совершенно, что при ком можно и чего нельзя говорить, — признавался он Тырковой-Вильямс в одном из опубликованных писем. — Говорю это не с вызовом, а с самым искренним сожалением, — поверьте, что от своей бестактности больше всего страдаю я сам…» Однако при этом Мирский все же не преминул еще раз напомнить о таланте Цветаевой и несправедливом к ней отношении соотечественников. «Что же касается до существа дела, я думал в данном случае о фактической судьбе Марины Цветаевой — о фактическом бойкоте ее всей эмигрантской прессой после короткого увлечения ей, — с горечью отмечал Мирский. — Она просто загнана… для рядовой эмиграции она очень близка…»