Лиходеи с Мертвых болот - Илья Рясной
Шрифт:
Интервал:
— Вытащить его из дому проще простого, — сказал Хромой Иосиф. — Нужно только сказать, что… — Кабатчик произнес слова, которые должны были служить ключом к дальнейшим действиям, и потребовал у татарина: — Повтори.
— Да чего повторять? — татарин заулыбался беззубым ртом и сразу утратил сходство с каменной языческой статуей. — Голова чай не пустая.
— Я говорю, повтори, откуда ты, кто, что тебе надобно. Ошибешься хоть в чем-то — головы не сносить.
— А мне и так ее не сносить. Как и всем нам. И тебе тоже, Иосиф.
— Типун тебе на язык. Повторяй.
Растягивая слова и ухмыляясь, татарин повторил, что ему велел Хромой, слово в слово. Память у Хана была прекрасная, мозги варили, да и любил он лицедействовать и имел к этому способности не хуже, чем у ярмарочных скоморохов. Именно поэтому его и выбрали для самой ответственной роли.
— Пора, — хлопнул кабатчик ладонью по столу. — Гришка, ты понял, где тот дом находится?
— Понял.
Хромой Иосиф и сам мог бы провести туда разбойников, но опасался, что ночью его может кто-то случайно узнать, и тогда он будет уличен при всем честном народе.
— Повтори, — потребовал Хромой.
Гришка повторил.
Иосиф зажег свечку перед иконой в углу, перекрестился, поцеловал святой образ. То же самое проделали Гришка, Хан, Герасим. А Убивец упал на колени, пробил со стуком несколько поклонов, истово шепча под нос одному ему известную молитву.
— Идите, — сказал Хромой Иосиф.
Полная луна горела вовсю и хорошо освещала город, что для лихого дела считалось условием неудобным.
Ноги у Гришки были словно ватные, мысли темные и отчаянные. Опять кровь. Как же можно убивать человека, который не сделал тебе ничего плохого и которого ты не видел ни разу в жизни?
Пробирались они поодиночке, чтобы не привлекать лишнего внимания и при опасности быстрее раствориться в ночи, но вместе с тем не теряли друг друга из вида, поскольку в городе хорошо ориентировался только Гришка. Улицы были пустынны. Лишь пропившийся до исподнего пьяница дремал около кабака, ночной гуляка пробирался к своей зазнобушке, да вдалеке промелькнули силуэты стрельцов в островерхих шапках — они охраняли ночной покой горожан.
До нужного места компания добралась без происшествий. Около длинного забора, откуда открывался хороший обзор на дом, разбойники сбились в кучу, чтобы обсудить дальнейшие свои действия.
— Он вон той дорожкой пойдет, — сказал татарин. — И за этот угол обязательно завернет. Ежели там встать, то он нас не заметит. Главное, сразу наверняка бить. Поговаривают, что боец он шибко умелый, запросто отбиться может.
— Ничего, рука не дрогнет, — сказал Косорукий Герасим.
Хоть и был он хил и болезнен, но никто лучше него не знал, как отправить человека на тот свет.
— Гришка станет туда, — приказал татарин. — С того места округа вся видна. Если какая опасность — стража аль еще чего серьезное, свистнешь.
Все заняли свои места. Человек, живший в этом доме, был уже приговорен к смерти и вряд ли что могло спасти его. А ему, Гришке, вряд ли когда придется вырваться из этой кровавой круговерти. Ох, худо это, худо…
Боярину Матвею Семеновичу не спалось. Как всегда в полнолуние, у него болели кости и ныли старые раны, полученные в жестоких боях с врагами государства Российского. Много чего хранила его память, много чего пришлось ему пережить, передумать за годы своей жизни.
Помнил он моменты, когда казалось, что погибла Россия, упала и не поднимется больше православная вера. Помнил, как куражились иноземцы, разная сволочь и свой, русский сброд, как разрасталась, будто черные тучи, православная смута и разорение, ложь и корысть, глупость и трусость. Кулаки сжимались у Матвея, когда вспоминал он все это. Ох, как тяжко тогда приходилось тем, у кого честь и любовь к отчизне — в крови! Но радостно было вспомнить, как очнулся ото сна, сбросил оковы предательства и позора народ русский, собрал все сильное и хорошее, что было в нем, и скинул с себя ненавистных кровососов.
Бежали тогда поляки, только пятки сверкали. Но сильно пограбили они матушку Русь. Целый обоз ценностей из Первопрестольной вывезли. Помнил Матвей, как отряд под его командованием догнал обоз и как бились с поляками и казаками насмерть — в плен никого не брали. Но не получилось отбить — исчез обоз. А деньги те очень бы казне пригодилась. Сколько лет прошло! Сколько сил потрачено, чтобы выведать хоть что-то об обозе, но как было все покрыто тайной, так и осталось.
В дверь комнаты, где в полумраке, разгоняемом лишь трепещущим огоньком одинокой свечи, сидел Матвей Семенович, постучался холоп Степашка, вялый и сонный.
— Человек к тебе, хозяин, просится. Морда басурманская. Гнать его в шею? — деловито осведомился холоп.
— А чего хочет?
— Говорит, дело к тебе важное. Еще говорит, что из столицы самой приехал. Врет. В Москве морду такую басурманскую давно бы в Сибирь сослали.
— Зови его быстрее!
Через некоторое время недовольный холоп завел в комнату татарина, который отвесил низкий учтивый поклон. Боярин исподлобья, оценивающим взором обвел посетителя. Что и говорить — морда не особенно приятная. Впрочем, обычная холопская морда — хитрая, якобы покорная, но глумливая.
— С чем пришел?
— Пожаловал по тайному делу от боярского сына Николая. Нет ли здесь лишних ушей?
— Нет, мои слуги не приучены подслушивать под дверью. Говори спокойно.
— Думный боярин Николай Скоромный получил твое письмо и послал к тебе своего ближайшего помощника — боярина Хлопова.
— А чего он сам не пришел? — спросил Матвей. Что-то не нравилось ему в посетителе, настораживало его.
— Не хочет, чтобы пока вас вместе видели. Человек в городе он новый, может привлечь внимание, коль к тебе заявится. Хочет свидеться осторожно, а потому приказал мне ему тебя привести на постоялый двор, где бы вы могли то тайное дело спокойно обсудить. Ну, а мне больше говорить не велено.
— Ладно. А где посыльный мой, Кузьма?
— Думный боярин его у себя оставил на случай, если с вестью срочно послать понадобится сюда.
— Хм, — нахмурился Матвей. Гость говорил все вроде бы складно, но все равно что-то в его словах и поведении вызывало тревогу. — Ладно, пошли.
— С собой лучше тебе никого не брать, чтобы лишнего внимания не привлекать, — сказал татарин.
— Я никогда никого с собой не беру. Не родился еще тот, кто мою жизнь оборвать может.
Матвей ушел в другую комнату и вскоре появился в добротном зеленом походном кафтане, с прицепленной к богатому красному, вышитому серебром, поясу тяжелой саблей. Еще за пояс был заткнут длинноствольный пистоль, не слишком удобный, но зато надежный и с хорошим боем.
— Эй, Степашка, запри получше ворота и никого, кроме меня, не впускай и не выпускай, — распорядился Матвей.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!