Прыжок в ледяное отчаяние - Анна Шахова

Отложив ежедневник, Люша принялась за чай, чтоб немного отдохнули глаза и мозги. Три сушки «Челночок», две чашки каркадэ — и сыщица приняла решение по-другому анализировать текст: не сплошь по строкам, а точечно, выискивая только знакомые слова. Метод мгновенно принес сенсационный результат. Даже несведущему в английском было бы понятно значение слова suicide. Оно повторялось на нескольких страницах, стоя рядом с именем Лиза. Значит, Михайлова знала, что с дочерью произошел не несчастный случай! Знала, но от кого? Ведь в Севастополь молодая чета поехала без бабушки и дочери, вдвоем. Значит, обо всем рассказал Михайловой зять. Или он и пытался скрыть самоубийство Лизы, а материнское сердце чувствовало ложь? Быть может, Виктория нашла доказательства вины Стрижова лишь сейчас?! Он спровоцировал трагедию, «довел до самоубийства» ее единственную дочь, и мать попыталась отомстить? Возможно, угрожала уголовным делом или даже физической расправой. Зная железный характер бизнес-леди — не такое уж невозможное предположение.

Люша представила смазливое и надменное личико историка. Олег умудрился завести интрижку на глазах жены? Всякое бывает. Но не всегда это приводит к столь роковым последствиям. Шатова захлопнула дневник и решительно встала с ротангового кресла. Нужно тщательно перевести текст, и как можно скорее, чтобы, вооружившись информацией, допросить Стрижова. У него был — в этом сомнений не оставалось — мотив для убийства! Теперь и его реакция на мячиковское упоминание «Олежки» вполне понятно, и убийство экстрасенса, и покушение на Сверчкова, который, видимо, что-то подозревал, укладываются в эту стройную версию. Вот только кухонный нож с волнистым краем. Таким режут хлеб. Смешно предполагать, что Олег мог принести его с собой. Вот перочинный смог бы, но…

Люша вновь решила потревожить Карзанову.

— Галя, сосредоточьтесь, пожалуйста, это очень важно. Вы часто бывали у Вики. Пили чай, проводили вместе праздники?

Карзанова закивала.

— Итак, посмотрите, все ли ножи на месте? — Люша рубанула ручонкой перед Галиной, напоминавшей двоечницу у доски, стоя перед инкрустированными шкафчиками михайловской кухни. Соседка стала выдвигать ящики, растерянно рассматривать столешницу и предметы на кафельной стене, а потом сокрушенно помотала головой:

— Нет. Ничего не могу сказать. Все вроде на месте. Но я ведь… Я не помню точно, сколько и какие ножи были у них. Нет! Не мучьте меня, Юлия, я не помню. Пусть Толя скажет. Ох, он же не может пока. — Женщина обреченно взмахнула крупными руками.

— Да-а, — задумчиво протянула Люша. — Сверчков нам должен помочь. Теперь на него вся надежда! Кстати, вы знали, что Вика вела дневник?

Карзанова в священном ужасе выкатила на Люшу глаза, будто речь шла о находке неизвестных глав «Протоколов сионских мудрецов».

— Ка-акой дневник? Что за дневник? Да откуда у Вики время на… — Карзанова вдруг замерла и, взявшись за шею, пробормотала: — Она говорила о какой-то тетрадке, которая рано или поздно прольет свет на всю грязь… Да-да, она говорила — «на всю грязь»! Но я думала, что Вика имеет в виду компромат на своих начальников или сослуживцев. А грязью называет бизнес! — Галина опустилась в кресло.

Люша же уже надевала в коридоре сапоги. Накинув пальто и завязав шелковый шарф европейским узлом, она крикнула:

— Ключи на полочке! Всего доброго, Галя, и спасибо!

Выбегая из подъезда, сыщица уже набирала эсэмэску для Светланы:

«Выезжаю к тебе. Продукты куплю. Готовь Быстрова!»

Надеясь сразить шефа наповал информацией о дневнике, Юлия торжественно вызвала абонента «Загорайло». Но абонент оказался недоступен, что удивило и страшно раздосадовало Шатову. «У него же встреча со Стрижовым, и мне важно передать ему новость о суициде Лизы!» — вслух разговаривала Люша с несолидным красным аппаратиком. Телефону, увы, было все равно. Он передал, ничтоже сумняшеся, сумбурное сообщение, которое гласило: «Влад, нашла дневник Вики на англ. яз. Лиза покончила с собой в Крыму, и это не разглашалось Михайл. Вина и мотив Стрижова? Будьте осторожны».

Шатова метнула трубку на соседнее сиденье и стартовала в сторону Эмска.

Наташа открыла глаза и тут же зажмурилась: в щель между темными шторами проникал солнечный свет. По-летнему яркий, слепящий. Девушка откинулась на соседнюю подушку, в сумрак незнакомой, но уютной комнаты, которая будто вздыхала: ну вот и славно, вот ты и пришла.

Гул близкого шоссе, сдобный запах ванили и шоколада, пробивавшийся из-за закрытой двери, прерывистое мерцание огонька в углу, над синим стаканчиком лампады. Все это было новым, радостным.

«Это комната Влада. Его родители на Красном море, а мы тут, в сказке. В ней мне спокойно и счастливо», — подумала Наташа, с улыбкой закутываясь в загорайловское одеяло в бабочках. Вчера вечером, когда горячку сменила нежность и появилось желание болтать и смеяться, Влад стал деловито «стелиться на ночь». Он рассказал, что из предложенных мамой комплектов белья — «Звезды», «Корабли» и «Бабочки», — не думая, выбрал легкокрылых.

— Видишь, ты у меня в подсознании уже сидела. — Влад по-хозяйски взбил подушку.

— Экзотическое, недоступное, хрупкое существо.

— Не такое уж хрупкое и недоступное, — Наташа схватила его руку и с силой прижала ладонь к лицу.

— Видишь, пыльца на месте и я могу летать и жить. — Она отбросила руку возлюбленного, вскочила, закружилась по комнате в тонкой ситцевой рубашечке. А Влад сидел посреди «порхающей» постели, как на райской поляне, и смотрел с застенчивой улыбкой на полет своей эфемерной избранницы.

Наташа на цыпочках прошла по коридору и заглянула в щель между массивными дверями гостиной. На нее, подняв курносую морду со смышлеными глазами, строго и ревниво посмотрела боксерша Грэта, которая «сторожила» у порога Влада. Он стоял у большой иконы Спасителя, находящейся посреди светлой стены, и беззвучно вычитывал по молитвослову утреннее правило. Наташа бесшумно отошла от дверей, но Влад почувствовал еле уловимое движение, обернулся, широко улыбнувшись, но молитву не прервал. Наташа прошла на кухню, откуда призывно пахло сдобой, и сняла салфетку с тарелки свежайших круассанов. Возлюбленный уже успел съездить во французскую булочную через две улицы, а возлюбленная и не слышала ничего!

Наташа недоумевала от неизведанного до сей поры чувства защищенности, которое она испытывала с этим долговязым, пижонистым, но таким чистым и надежным человеком. Будто она долго бежала, шла, лезла в горы и продиралась сквозь дебри, падала, плакала от боли в сбитых в кровь ногах, в саднящем от бессмысленности пути сердце, и, наконец, пришла. К тихому и теплому пристанищу.

Влад смеялся над сонливостью Юрасовой. Она засыпала повсюду. В его машине, неуклюже роняя голову и вздрагивая. В кинотеатре, пристроившись в нежных Владовых руках. В кровати она тоже, против всех законов и расхожих представлений, засыпала первой. Будто напитывалась покоем, который так давно искала и, уже отчаявшись, все же нашла. Нашла…

Чай она заварила, и чашки расставила, и сыру нарезала, и даже салфетки красиво скрутила. А больше ничего не успела — пришел хозяин и стал, не оценив сервировочные хлопоты молодой хозяйки, целоваться. И круассаны неминуемо заледенели бы, не раздайся трезвое Наташино: