Портрет кавалера в голубом камзоле - Наталья Солнцева

– Правда смешно.

– По-моему, версия не выдерживает критики. Жемчужная, Лихвицкая – мелкие сошки для Сатина. Какой ему смысл убивать актрис?

– Их убили, – упрямо твердила Глория. – Обеих. Что бы там ни говорил следователь. Побеседуй с Зубовым. Может, он кого-нибудь подозревает?

– Зубов меня сразу пошлет…

– Ты прав, – согласилась Глория. – Значит, придется ехать мне.

– В Москву? К Зубову? Ты его не застанешь. Он заперся в своей загородной резиденции. Отгрохал себе домину в поселке Летники… и торчит там безвылазно.

– Вряд ли. Инвестиционная компания, которую он возглавляет, требует неусыпного контроля. Зубов наверняка регулярно мотается в Москву. Просто он избегает встреч с прессой и милицией, – вот и прикидывается затворником. Я его понимаю.

– А я – нет! – разгорячился Лавров. – Неужели ему не хочется наказать убийцу?

– Наверняка хочется. И мы должны ему в этом помочь…

Останкино, вотчина графов Шереметевых. XVIII век.

Крепостной живописец Тихон Лопатин, которого прислали на подмогу здешним мастерам художественной росписи, уже прошел школу в Кускове[23], – писал портреты кусковских актрис и принимал участие в изготовлении декораций для опер. Рука у него была набита. Но тут, в новом дворце, ко всему предъявлялись другие требования. Оно и понятно. Кусково обустраивал по своему вкусу покойный граф Петр Борисович, а уж в Останкине командовал его сын Николай Петрович.

Петр Борисович получил Останкино в числе прочих имений, которые принесла ему в качестве приданого единственная и любимая дочь князя Черкасского Варенька. Теперь же, по смерти родителей, все несметные богатства Черкасских и Шереметевых достались Николаю Петровичу.

«Крез меньшой», как в аристократических кругах прозвали наследника, привез из-за границы новые веяния. Увиденное во Франции и Голландии, в блестящих салонах европейской знати, побудило его воплотить в сооружении собственного дворца чистые линии классицизма и стройность античных форм. Для несравненной Прасковьи Жемчуговой возводил он роскошные апартаменты и театр, достойные ее красоты и таланта.

В Кускове Параша тяготилась своим прошлым, – там многие помнили, как она, босоногая, в замызганной рубахе, пасла коров на господских лугах. Ей завидовали, ее ненавидели. Ей мстили за нежную глубокую душу, за дивный голос и божественный актерский дар. Но более всего гневных гонений возбуждала пылкая любовь графа к «крепостной девке», которая посмела преступить сословные и христианские законы, живя в блуде с хозяином. Не венчанная, «погрязшая в грехе»… она выходила на сцену и срывала бурю аплодисментов, вызывала неудержимый восторг сановных зрителей. Но как только занавес закрывался, волшебная сказка сменялась суровой действительностью. Вслед царице кулис неслись оскорбительные намеки и унизительные реплики…

Это при том-то, что тогдашние помещики вовсю развлекались со своими крепостными и вряд ли хоть одна мало-мальски пригожая танцовщица или актерка избежала постели хозяина. Все обитатели кусковского дома, включая прислугу, знали, что молодой Шереметев имел обычай оставлять приглянувшейся девице кружевной платок с графским вензелем… таким образом уведомляя, что ночью посетит ее комнату. Подобные вольности не возбранялись и не осуждались, – напротив, были в порядке вещей.

Полюбив Прасковью и отказавшись от фривольных забав, граф нарушил незыблемое правило, перешел границу дозволенного и посягнул на вековые устои. Ни господа, ни холопы не одобрили этакого конфуза. Непримиримость общества в противовес поклонению богатого вельможи окружили молодую женщину романтической и чувственной дымкой. Ее образ приобрел черты трагические и оттого стал еще привлекательнее, порождая мучительное желание обладать сим «цветком страсти» – запретным и вожделенным, сулящим неслыханные наслаждения для тела и духа…

Тихон Лопатин, тайно и безответно влюбленный в Прасковью Ивановну, молча переживал свою личную драму. Всецело принадлежа графу, эта хрупкая и томная женщина, была недоступной мечтой… Шехерезадой из арабских ночей… которая рассказывала, вернее, пела свои истории о радости и страдании великих сердец…

Художник был счастлив уже тем, что мог видеть актрису, слышать ее неподражаемый голос, наблюдать, как она прогуливается по саду… или катается в лодке по неподвижной глади пруда…

Он был в отчаянии, когда управляющий объявил, что отправляет его вместе с другими живописцами, резчиками и мастеровыми в Останкино. Разлука с Кусковом, а главное – с Прасковьей, повергла художника в состояние безнадежного горя…

– Эй, Тихон! – окликнули его резчики по дереву. – Что бродишь, как неприкаянный? Опять нос повесил? Гляди, съест тебя хандра…

Печальный и растерянный вид Лопатина вызывал насмешки и подтрунивания. Он часами простаивал за мольбертом, делая эскизы росписи помпейских стен и египетских ваз. И неотлучно проступало сквозь линии и краски его рисунков нервное, страдальческое лицо Параши, осененное вдохновением и любовной мукой…

Не ровня она графу. Поиграет он с ней, да и бросит. Женится на какой-нибудь надутой высокомерной княжне или графине, себе под стать. Вечные слезы ждут покинутую актрису, вечное забвение…

Летними ночами, лежа без сна в своей каморке, Тихон воображал безрадостное угасание Прасковьи, и в голове его зрели безумные мысли. Добыть у графских егерей ружье… подкараулить Шереметева, когда тот приедет обсуждать разбивку английского сада, и застрелить его. Ценою собственной жизни спасти Парашу от ужасной участи…

Останавливало его одно: граф до сих пор не дал актрисе вольную. Бог знает, какая судьба ее ждет после смерти хозяина? Как распорядятся ее несвободой недруги, получившие власть над ней?..

Художник ворочался в холодном поту, не смыкая глаз до самого утра, пока в раскрытое настежь окошко не врывались стук топоров и визжание пил.

Почему он не наделен ни богатством, ни благородным происхождением? Почему не может предложить Параше руку и сердце? Увезти ее в не менее роскошный дом, подарить великолепный театр, где она царила бы безраздельно? И провести остаток жизни у ее ног, в плену ее смиренной красоты?..

Вместо этого он вынужден плестись на постылую работу, украшать золотую клетку, уготованную для нее другим мужчиной, – сластолюбцем и беспечным волокитой, который рано или поздно променяет ее на женщину знатную, способную продолжить его род и приумножить его состояние. Хотя… граф Шереметев и без того владеет всеми благами земными. А Параша тяжело больна. Коварный недуг подтачивает ее хрупкое тело, – по слухам, она так и не оправилась полностью от ужасного яда, который подмешала ей в питье бывшая фаворитка хозяина. Даже доктор не сумел отличить признаки отравления от чахотки… и лечил больную не теми средствами. Граф испугался. Он тут же прискакал из Петербурга и проводил дни и ночи у изголовья той, которую погубил…