Когда людоед очнется - Доминик Сильвен

— Я знаю, с кем говорю. С человеком, способным рассуждать здраво. И не судить по первому впечатлению.

Они улыбнулись друг другу.

— Ингрид рассказала мне, что произошло, когда вы схватили громилу. Он признался, что видел, как Арсено рыщет по подвалам в мастерских Жармона и расчищает колодец.

— Это подтверждает предположение, что Арсено платили за слежку.

— Раз они оба были на одной стороне, то есть наемниками Марке, с чего бы громиле сдавать Арсено?

— Он наверняка не знал, что они «на одной стороне». Громилы не джеймсы бонды. Их нанимают, чтобы затевать драки, а не спасать мир.

Лола упомянула Юпитера Тоби. Дюген заверил ее, что никакой связи между смертью скульптора и убийством Лу Неккер не обнаружено.

— Его принадлежность к семейству Жибле де Монфори никак не могла повлиять на проект «Толбьяк-Престиж». Сестра Маргарита давно выкупила у своего брата, деда Юлиана, его долю.

— А вам известно, что он был любовником компаньонки Марке?

— Разумеется. Мадам Хатчинсон и не пыталась этого скрывать.

— Значит, продажа состоится?

— Скоро будет подписано обязательство по продаже.

— Вы уже получили результаты вскрытия?

— Юлиан Жибле де Монфори умер от остановки сердца.

— Такое случается со всеми. Рано или поздно.

— Он съел на ужин безобидное карри, запил его шампанским. Анализы крови не выявили ничего подозрительного.

— Я нахожу подозрительным то, что эти две смерти последовали одна за другой.

— Вы правы, но, даже если я «не сужу по первому впечатлению», я все же не способен найти улики там, где их нет.

Он встал: допрос, обставленный как беседа, был окончен. Он не вел никаких записей, не вызывал никого из подчиненных, чтобы записать заявления Лолы. Теперь ему оставалось поблагодарить ее за сотрудничество и попросить больше не заниматься этим расследованием. Что он и проделал с изысканной любезностью, прежде чем проводить до двери в коридор, где ее ждал лейтенант Бартельми.

— Вам известно, где похоронят Юпитера?

— В фамильном склепе Жибле де Монфори. Вызвать вам такси, комиссар?

— Спасибо, нет, майор. Если позволите, я дождусь Ингрид.

Она села на скамью и спокойно разгладила складки на платье.

— Ее допрашивают. Возможно, это надолго.

— Я знаю одну буколическую китайскую поговорку о пользе терпения. Хотите ее услышать?

— Почему бы и нет, комиссар.

— «Время и терпение превращают тутовый лист в атлас».

— Мило.

— Я знаю и другую поговорку. Более озорную. Креольскую.

— Валяйте.

— «Терпение поможет плюнуть тыквенным семечком в комариную задницу».

— Пожалуй, я выберу первую.

— Как скажете, майор. Но обе они буколические.

— Весьма.

* * *

— Говорю же вам, я видела у Малыша Луи новехонький айпод. Кто-то дал ему денег.

— Зачем?

— Да чтобы он подпоил Брэда у Зазы. Вы бы лучше пытали Малыша Луи, чем меня, Николе.

— Пытать — это слишком громко сказано, — отвечал лейтенант, стараясь выглядеть как Дюген — непринужденным, но твердым.

Он бы предпочел допрашивать высокую блондинку в паре с шефом, но Саша ничего не захотел слушать: он сосредоточится на бывшем комиссаре и не желает видеть американку. Все гадали, в чем тут дело. Корина Мутен уверяла, что у Лолы Жост еще сохранились связи в Большом доме и поэтому шеф старается щадить ее и уделяет ей максимум внимания.

— Я хочу видеть Саша Дюгена.

С этой девицей свихнуться можно. Она полагает, что полицейского выбирают, словно психолога или зеленщика.

— Он хотя бы будет меня слушать, — продолжала она со своей обычной горячностью.

Николе позвонил Корине Мутен и попросил сменить его. Сам он вышел в смежную комнату, оборудованную односторонним окном. И удивился, застав там майора. Тот стоял у стеклянной стены и не отрываясь смотрел на Дизель.

— А я думал, вы беседуете с Лолой Жост, шеф.

— Она сказала мне все, что знала.

— Американка ни с кем, кроме вас, говорить не хочет, вы сами слышали.

— Иди-ка к ней. Поработайте с ней на пару с Мутен, это отличная мысль.

— Вы к нам присоединитесь?

— Нет.

Всмотревшись в профиль шефа, Николе вышел из комнаты. Впервые ему казалось, что от него что-то скрывают. Корина Мутен твердила, что следствие разваливается и Дюген воспользуется этим, чтобы перетянуть одеяло на себя, бросить их и при первой же возможности слинять в уголовку. Она преувеличивала. Но Дюген явно темнит. Это уж точно.

Выходя из военного госпиталя, Ингрид с облегчением выругалась. Эти сволочи наотрез отказались пустить ее к Брэду в палату. На все вопросы о его здоровье ответом было суровое и даже презрительное молчание. Она и не рассчитывала, что ей удастся преодолеть преграды, возведенные французской полицией, но ожидала хотя бы цивилизованного отношения. Бывали дни, когда ей казалось, что отчизна Людовика Четырнадцатого, великих кутюрье, гениальных философов и поваров обманом завладела репутацией родины Просвещения и любезного обращения.

Поколебавшись, она набрала номер Саша Дюгена. После второго звонка он снял трубку.

— Это Ингрид. Нам надо поговорить.

— Прежде всего надо дать нам работать, мадемуазель Дизель. К тому же ваша приятельница Лола со мной полностью согласна.

— Я должна увидеть Брэда.

— Он только что очнулся от наркоза. С ним все в порядке.

Она услышала, как он вздохнул.

— Ты начал его допрашивать, только беда в том, что он сам верит в свою виновность, — продолжала она.

— Думаю, я способен отличить правду.

— А я и не спорю. Но в ту ночь, когда его ранили, я была рядом, и он сказал: «Из-за нее… Магнолия-холл… Я хотел защитить Бена…». И он отключился.

— Что, по-вашему, это могло означать? — устало спросил Дюген.

— Магнолия-холл — имение Фрэзеров. Брэд работал у них садовником.

— События в Новом Орлеане в ведении американской полиции. Я же стараюсь разобраться в том, что произошло в Париже.

— Я зайду к тебе.

— А я тебя не пущу.

Он отсоединился. Ингрид спокойно убрала мобильный в карман. Саша Дюген только что сказал ей «ты». У этого французского обычая есть свои преимущества. Например, когда речь идет о склеивании разбитых горшков или, скорее, о наведении мостов. Ингрид немного поразмыслила об этом красивом выражении. Оно ей нравилось. Очень-очень. Только вот почему? На самом деле оно подало ей отличную идею. Раз уж он не хочет, чтобы она шла по мосту, ведущему к площади Италии, она пойдет по тому, который ведет к его дому. И тогда ему придется ее принять.