Сельский священник - Оноре де Бальзак

Прочтя эту фразу, г-жа Граслен уронила письмо на колени и глубоко задумалась.

— Господи, — прошептала она, — когда же перестанешь ты наносить мне удары со всех сторон? — И, собрав листки, она продолжала чтение.

«У Жерара, как мне кажется, холодная голова и горячее сердце, такой человек вам и нужен. Париж сейчас взбудоражен новыми учениями. Хорошо, если этот юноша не попадет в одну из ловушек, расставленных честолюбцами перед благородной французской молодежью. Я ничуть не одобряю умственного отупения провинциальной жизни, но еще меньше меня привлекает кипучая жизнь Парижа, эта страсть к новшествам, толкающая молодых людей на неизведанные пути. Убеждения мои известны только вам: по моему мнению, мир нравственный вертится вокруг своей оси так же, как мир материальный. Бедный мой протеже требует невозможного. Ни одна власть не устоит перед столь пылкими, настойчивыми и абсолютными притязаниями. Я сторонник малых дел, постепенности в политике, и меня не привлекают социальные преобразования, которые хотят нам навязать все эти великие умы. Я поверяю вам эти мысли неисправимого старого монархиста, зная вашу скромность! Но здесь, среди этих молодцов, которые чем дальше заходят, тем больше верят в прогресс, я молчу, хотя и страдаю, видя, какое непоправимое зло они причинили уже дорогой нашей родине.

Итак, я ответил этому молодому человеку, что его ждет достойная задача. Он приедет к вам; и хотя письмо, которое я прилагаю, позволит вам судить о нем, вы постараетесь познакомиться с ним поближе, не правда ли? Вы, женщины, умеете распознавать людей. К тому же каждый человек, даже самый безразличный, чьими услугами вы пользуетесь, должен вам нравиться. Если он вам не подходит, вы можете отказать ему, но если он вам подойдет, дорогое дитя, излечите его от плохо скрытого честолюбия, заставьте его полюбить счастливую, тихую жизнь полей, где добро творится непрестанно, где все качества высокой и сильной души найдут себе постоянное применение, где каждый день в естественном производстве благ находишь повод для восторга, а в подлинном прогрессе и истинных усовершенствованиях — занятие, достойное человека.

Я отлично знаю, что великие идеи порождают великие действия, но поскольку подобные идеи крайне редки, я полагаю, что человеческие поступки обычно важнее идей. Тот, кто обрабатывает невозделанную почву, кто улучшает фруктовые деревья и засевает травой бесплодную землю, намного выше тех, кто ищет общих формул на благо человечеству. Изменило ли хоть в чем-нибудь открытие Ньютона участь обитателей деревни? О дорогая моя! Я всегда вас любил; но теперь, когда я понял, что вы собираетесь сделать, я боготворю вас.

В Лиможе все вас помнят, все восхищаются вашим великим решением возродить Монтеньяк. Согласитесь, мы все же способны преклоняться перед истинно прекрасным, и не забывайте, что первый ваш поклонник вместе с тем и первый ваш друг.

Ф. Гростет».

Жерару Гростету.

«Я собираюсь, сударь, сделать вам печальные признания; вы заменили мне отца, хотя могли быть всего лишь покровителем. Поэтому только вам одному, вам, кто сделал меня таким, каков я есть, могу я открыть душу. Я поражен жестокой болезнью, и к тому же болезнью духовной: в душе моей возникли чувства, а в голове — мысли, которые делают меня совершенно неспособным оправдать ожидания государства и общества. Быть может, вам покажется это актом неблагодарности, а это просто обвинительный акт.

Когда мне было двенадцать лет, вы, великодушный мой крестный отец, распознали в сыне простого рабочего известные способности к точным наукам и рано проявившееся желание выбиться в люди. Вы поддержали мое стремление в высшие сферы, хотя на роду мне написано было навсегда остаться плотником, как мой бедный отец, который так и не успел при жизни порадоваться моим успехам. Без сомнения, сударь, вы поступили хорошо, и не проходит дня, чтобы я не благословлял вас. Должно быть, во всем виноват я сам. Но прав ли я, ошибаюсь ли, все равно я страдаю. Не правда ли, я ставлю вас очень высоко, обращая к вам свои жалобы, призывая вас вместо бога быть высшим судьей? Но, так или иначе, я отдаю себя на ваш милосердный суд.

С шестнадцати до восемнадцати лет я с таким увлечением отдавался изучению точных наук, что, как вы знаете, довел себя до болезни. Будущее мое зависело от того, попаду ли я в Политехническую школу. К этому времени занятия чрезмерно переутомили мой мозг: я едва не умер, я работал днем и ночью, я работал, вероятно, больше, чем позволяла природа моих органов. Я стремился сдать экзамен настолько хорошо, чтобы место в Школе мне было обеспечено и дало бы мне право на получение стипендии; я хотел избавить вас от расходов. Я добился победы! Я содрогаюсь теперь при мысли о чудовищном рекрутском наборе умов, поставляемых государству семейным честолюбием; непосильные занятия в ту пору, когда юноша только завершает свое развитие, могут привести к неведомым бедам, убивая при свете ламп драгоценные способности, которым позднее суждено было бы раскрыться во всем величии и блеске. Законы природы беспощадны, они не хотят ничего уступить намерениям или желаниям общества. В сфере нравственной, так же как в сфере природы, за каждое злоупотребление надо платить. Фрукты, созревающие раньше времени в жаркой оранжерее, поспевают за счет либо самого дерева, либо — качества его плодов. Ла Кентини[24]убивал апельсиновые деревья ради того, чтобы каждое утро, в любой сезон, подносить цветы Людовику XIV. То же происходит и с интеллектом. Непосильный труд, которого требуют от неокрепшего мозга, наносит ущерб его будущему.

Нашей эпохе не хватает духа законодательства. В Европе не было подлинных законодателей после Иисуса Христа, который, не создав своего свода законов, оставил дело свое незавершенным. Итак, прежде чем создавать специальные школы и устанавливать порядок набора в них, обратились ли к великим мыслителям, способным охватить всю совокупность отношений между подобными институтами и человеческими силами, взвесить при этом все выгоды и неудобства, изучить в прошлом законы, полезные для будущего? Справились ли о судьбе тех исключительных натур, которые по роковой случайности овладели науками раньше времени? Сосчитали, как мало их было? Поинтересовались ли их концом? Изучили, каким образом удавалось им поддерживать в постоянном напряжении свою мысль? Сколько из них, подобно Паскалю, безвременно скончалось, отдав все силы науке? Разузнали, в каком возрасте начали свои занятия те, кто прожил долго? Известно ли было тогда, известно ли сейчас, когда я пишу эти строки, каково внутреннее строение мозга, способного выдержать в юности натиск человеческих познаний? Подозревают ли, что вопрос этот прежде всего относится к физиологии человека?

Сам я сейчас думаю, что главное правило состоит в том, чтобы не нарушать растительную жизнь отрочества. Исключительные случаи полного развития всех органов человека в отрочестве в большинстве своем кончаются преждевременной смертью. Таким образом, гений, который противится раннему проявлению своих способностей, является исключением в ряду исключений. Если признать, что я не расхожусь с социальными фактами и медицинскими наблюдениями, то принятый во Франции способ комплектования специальных школ причиняет такие же увечья, как способ Ла Кентини, но увечит при этом лучших представителей каждого поколения.