Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

Обстоятельства ареста Ягоды еще раз подтвердили, что в 1934–1936 годах в кресле главы госбезопасности СССР сидел не вполне типичный чекист, чей личный облик резко контрастировал с фигурами Дзержинского и Менжинского. При обыске в его квартире после ареста чекисты нашли массу антисоветской литературы, изъятой ранее и хранимой для личного пользования в нарушение всяких инструкций. Обнаружена там также богатая коллекция порнографических карточек, множество бутылей заморского вида, пластинки с иностранной музыкой, коллекция редких монет, курительные трубки непристойной формы, коллекция холодного и огнестрельного оружия – довольно оригинальный набор для наркома внутренних дел и члена ЦК партии коммунистов.

В камере Ягода быстро раскисает, теряет не только былую спесь, но понемногу и человеческий облик, как вспоминал сидевший с ним в камере арестованный советский писатель Киршон. Он впадал в истерики, страшно кричал по ночам, каялся в разных грехах, утверждал о какой-то своей тяжелой болезни. Из потока бреда бывшего наркома госбезопасности в камере, как свидетельствовал пересказывавший слова Ягоды чекистам Киршон, единственным светлым пятном можно считать прорывающиеся воспоминания Генриха Григорьевича о Тимоше (Надежде Пешковой – невестке Горького), в эту женщину он явно был влюблен, и, возможно, эта последняя сильная любовь не давала ему в тюрьме окончательно утратить облик и вменяемость.

На суде по делу группы «правых» Ягоду вместе с Бухариным и Рыковым сделали главным участником заговора. Уже понявший правила игры и сломленный следствием даже без пыточных методов Ягода признал многие обвинения и практически назвал себя правым заговорщиком, твердо отрицая до конца только нелепое обвинение в работе на иностранные разведки и умоляя в последнем слове сохранить ему жизнь с учетом прошлых заслуг перед партией. Написал он после смертного приговора и прошение о помиловании, которое было отвергнуто. 15 марта 1938 года бывшего наркома и генерального комиссара госбезопасности Ягоду чекисты отвели в подвал и расстреляли. Сталин все же исполнил свою угрозу «набить морду» за ошибки. А развернутый бывшим ведомством Ягоды Большой террор разгорался уже под руководством других людей.

Середина 30-х годов становится временем неумолимого приближения эпохи Большого сталинского террора, который уже практически предрешен, и подготовки созданного единого НКВД к нему. Эту подготовку чекистская спецслужба проходила еще под руководством Ягоды.

Именно на годы работы во главе спецслужбы Ягоды пришлось главное строительство знаменитого ГУЛАГа, вскоре заполнившего своими «истребительно-трудовыми», по терминологии Солженицына, лагерями даже самые отдаленные уголки СССР. Стройку Беломорско-Балтийского канала, чьи берега были устланы костьми тысяч политических и уголовных заключенных, Ягода и первые руководители управления ГУЛАГ в НКВД (Коган, Берман, Фирин, Плинер и т. д.) считали своим главным достижением в эти годы, за Беломорканал они были обласканы вниманием Сталина и награждены массой орденов. Ягода регулярно слал по провинциальным управлениям ГПУ приказы о направлении все новых «каналоармейцев» (была в ГПУ придумана такая формулировка для этих толп бесправных зэков-рабов) на строительство канала. Только глава ГПУ по Украинской ССР Всеволод Балицкий направил с Украины десятки тысяч заключенных для пополнения этой подневольной трудовой армии.

И руководству НКВД тогда же пришла в голову идея пиара своей Беломорканальской кампании, когда на «писательском пароходе» массу деятелей советской литературы провезли здесь же, чтобы они затем запечатлели величие этого проекта. Именно здесь Максим Горький под впечатлением увиденного выкрикнул на банкете в адрес присутствовавшей здесь верхушки НКВД: «Да вы сами не знаете, черти, что вы сделали!» Тогда и долгие годы затем этот крик Горького считался выражением восторга пролетарского писателя масштабом выполненной задачи. Хотя сейчас все больше начинает казаться, что Горький вложил в этот крик души свой подсознательный ужас от происходящего, а сравнение с чертями не экзальтация писателя, а прямой намек на чертовщину. Эта мистическая чертовщина вскоре погубит и самого Горького.

Хотя далеко не всех работников пера уже тогда удавалось заставить славить гигантские стройки за счет рабского труда заключенных и тяжелую работу ГПУ. Кто-то по личному приглашению Ягоды плыл на таком «творческом пароходе» по каналу и сочинял пафосные вирши, отворачиваясь от грязно-кровавой действительности, а кто-то, как крестьянский поэт Николай Клюев, написал другие стихи о «Беломорском смерть-канале» и пошел за это под арест чекистов. Уже высланному из Москвы опальному для власти поэту Клюеву его стихи о «смерть-канале» обходятся очередным арестом и высылкой по решению НКВД в 1935 году в сибирский Томск, где его с первыми залпами Большого террора 1937 года вновь арестовывают и расстреливают. Впрочем, тогда же расстреливают и многих еще славящих Беломорканал литераторов, хотя главный пролетарский писатель Горький до этого рокового года не доживет. Его странная смерть обросла слухами и версиями, впрямую касающимися чекистского ведомства и фигуры Ягоды, так что ее нельзя здесь хотя бы коротко не затронуть.

У Горького были свои сложные отношения с советской госбезопасностью, как и со всей партией, несмотря на весь его культ в советской литературе. Ведь в 1921 году у Горького по итогам Гражданской резни, разрухи и колеса «красного террора» с Лениным и его властью были серьезные разногласия. Горький в тот год громко спорил с Лениным и верхушкой партии, был недоволен огромными полномочиями ведомства Дзержинского (в этом ведомстве, кстати говоря, служил одно время сын Горького Максим), пытался заступиться за расстрелянного Гумилева и добиться выезда за границу для лечения тяжелобольного Блока. А в итоге и самому Горькому Владимир Ильич порекомендовал отъехать в любимую Италию подлечиться. Это не было изгнанием из СССР или вынужденной эмиграцией, Горький числился в советских «загранкомандированных» и получал из Москвы деньги. Это уже к концу 20-х Горький опять примирился с партией, близко сошелся со Сталиным, даже позволял себе писать Иосифу Виссарионовичу довольно фамильярно: «Крепко жму вашу лапу!» Даже одобрил погром русского крестьянства, в застывшем в веках укладе которого сам Горький давно видел зло для России, винил само дремучее крестьянство в ужасах нашей Гражданской войны. Он стал все чаще приезжать в Советский Союз и в конце концов остался здесь навсегда.

Речь не о том, что после окончательного возвращения Горького из-за границы в 1933 году он оказался под негласной опекой органов государственной безопасности, а Ягода на правах личного старого друга писателя (этой близостью к Горькому нарком госбезопасности всегда бравировал) регулярно гостил у него на даче. Судя по воспоминаниям очевидцев и по множеству писем между Горьким и Ягодой, дружба главного пролетарского писателя и главного советского чекиста была вполне искренней. Ягода на даче Горького вел задушевные разговоры на литературные темы, лежа у костра, а Горький часто умилялся: «А говорили, что в ЧК все монстры!» Хотя однажды привезенные Ягодой на рецензию графоманские стихи сотрудников НКВД жестко раскритиковал и дать свое добро на печать их отдельной книгой наотрез отказался, предложив каждому заниматься своим делом. Правда, Горький оценил литературные потуги одного из приближенных к Ягоде сотрудников ГПУ Семена Фирина, ранее сотрудника ИНО ГПУ и оперативного отдела, а к тому времени заместителя начальника управления ГУЛАГ в НКВД и главу самого «Беломорстроя». Горький даже письменно просил Ягоду отпустить чекиста-писателя Фирина на профессиональную литераторскую стезю в возглавленный им Союз писателей СССР, корил Ягоду: «В бухгалтеры же чекистов отправляете, а в писатели жалко?» Но Фирин так и остался в рядах НКВД, вплоть до его ареста вместе с командой Ягоды в 1937 году и скорого расстрела. Вот такие теплые отношения связывали в середине 30-х годов главу советских писателей и наркома НКВД СССР. Тот мог и покритиковать писателя за недостаточно, по его мнению, сильное литературное произведение: такой сеанс критики на даче у Горького сильно захмелевший от водки Ягода устроил стушевавшемуся Леониду Леонову.