Саблями крещенные - Богдан Сушинский

— Ты видишь ее? — указала графиня.

— Вижу, повелительница.

— Я понимаю, что, как всякий правоверный мусульманин, ты сейчас расстелешь коврик и начнешь совершать намаз или что-то в этом роде, — резко подбодрила его де Ляфер. — Но в эти минуты мне нужны не аллахобоязливые мусульмане и не трепетно аристократические маркизы, — оглянулась на де Норвеля, — а воины.

— Понял, повелительница.

— Веревка?

— Есть.

Графиня знала слабость Кагира, отличавшую этого полукровка-татарина от Кара-Батыра. Он выполнит любой приказ, совершит все, что угодно, но лишь тогда, когда ему прикажут и объяснят, что и как нужно совершить. Своих мозгов у него, кажется, не существовало.

— Кара-Батыр! — позвала графиня, глядя, как Кагир поспешно разматывает веревку, которой был обмотан. Когда веревка была закреплена, он высунулся из окна и со второй или третьей попытки заарканил зуб открытой башенной бойницы. — Кара-Батыр, мы здесь!

— Он не слышит вас, графиня.

— Пусть только попробует не услышать, — зло обронила она, стреляя из пистолета в каменный выступ.

— Если только он где-то здесь, — проворчал чех Ковач.

— Не тратьте вы заряды! — почти со страхом усовестил графиню де Норвель.

— У меня их хватает. Кагир, сделай все возможное, чтобы Кара-Батыр, если только он обнаружится, оказался в замке. Понятно, что через ворота ему не попасть.

— Сделаю, повелительница, — поспешно довязывал татарин последние узлы на веревке. И, оттолкнувшись от подоконника, прыгнул в утренний полумрак. Графиня видела, как, перелетев к башне, он уперся ногами чуть выше и левее бойницы, но по-кошачьи откорректировал свой прыжок.

— Я здесь, графиня-улан! — в ту же минуту донеслось откуда-то из-за выступа крепостной стены.

«Кара-Батыр», — с облегчением произнесла про себя графиня.

— Ты слышишь, Кагир, это Кара-Батыр!

— Это слышит даже нелюбимый вами Аллах! — обиженно ответил татарин, с трудом, ногами вперед, протискиваясь в бойницу.

В светлую синеву ночи врывались отблески далекого северного сияния, вспышки которого то и дело озаряли все фламандское побережье.

Появление таинственных, навевающих мистический страх, разноцветных сполохов воспринималось в ту весну жителями побережья то как вещий знак близкого конца света, то как требование небес прекратить затянувшиеся войны, которые Франция одновременно вела с Голландией, Испанией, Австрией, Швецией и Данией. Впрочем, во все эти знаки и предзнаменования уже давно никто не верил. Другое дело, что все они служили вернейшим признаком холодного неурожайного лета, каковое случалось здесь довольно часто.

Связано это было с предзнаменованием небес или нет, но море в тот вечер представало на удивление тихим, почти неподвижным. Свинцово-синяя гладь его лишь едва-едва покачивалась под перегруженными рыбацкими баркасами, время от времени вздымаясь неким подобием волны, которая тотчас же угасала у подножия прибрежных скал, медленно, словно сходящий ледник, тащилась к черному излому берега и угасала, раздробленная остриями прибрежных скал.

— Вижу корабль! — крикнул дозорный, сидевший с подзорной трубой в руках на вершине скалы, у которой теснилось сразу три баркаса с казаками.

Пять других баркасов, на которых ждали своего часа казаки и французские драгуны, притаились между соседними скалами, в узкой бухте, чем-то похожей на густо поросший кустарником фьорд.

— Вижу еще один! — докладывал казак с восторгом марсового матроса, увидевшего посреди океана землю, быть которой здесь, по всем картам и лоциям, не положено.

— Их должно появиться три! — взглянул на вершину полковник Сирко.

— Третьего пока что нет. Эти два идут рядом, почти борт в борт.

— Передай казакам, засевшим на скалах, чтобы приготовились. Напомни, чтобы не открывали огонь, пока корсары не высадятся на берег!

— Напомню!

— Ветра нет, — проворчал стоявший в соседнем с полковничьим баркасе сотник Гуран. — Французский шлюп может не подоспеть.

— Тогда моли Господа, чтобы сжалился над их капитанами, — ответил Сирко, не скрывая иронии. «Что толку от их ворчания, — говорил он себе. — Нет ветра, так, значит, нет его. Придется сражаться только экипажами баркасов и шлюпок, которых удалось собрать по окрестным рыбацким деревенькам. Да и то несколько лодок пришлось основательно ремонтировать. Лучшие плотники — фламандцы и казаки — трудились над ними почти сутки». — И не забудь о веслах.

Прошлой ночью к форту приближались испанские лазутчики. Их не тронули, вежливо подпустили. Гарнизон форта беспечно «пьянствовал», отмечая какое-то свое торжество. Возможно, день ангела коменданта. Часовые тоже увлеклись весельем, и прибрежные пираты могли убедиться, что орудий восемь, но три из них — муляжи, причем откровенная халтура.

И казачьего лагеря у форта тоже нет. Любой мальчишка поселка мог подтвердить, что чужеземцы-наемники ушли в сторону Дюнкерка. Они действительно ушли из лагеря и поселка, чтобы рассредоточиться по окрестным лесистым холмам и готовиться к визиту эскадры командора Морано.

— А вон и третий. Он приближается со стороны моря, — вывел Сирко из раздумья голос дозорного.

— Может, это шлюп французов? — проворчал полковник.

— Что оказалось бы очень кстати.

Но достаточно было поднести трубу к глазам, чтобы убедиться: это не шлюп и уж тем более не вооруженная двумя фальконетами яхта с двадцатью солдатами на борту. Скорее всего, это был испанский бриг «Сен-Самоник», наиболее быстроходный корабль эскадры Морано. Очевидно, командор послал его пораньше, чтобы обнюхал мили в окрестностях гавани.

— Оказывается, ветер нам принес не Господь, а испанцы, — указал рукой на распущенные паруса Гуран. — Смотри, как идут. Прямо к форту.

Только теперь Сирко обратил внимание, что с моря потянуло холодным низовым ветром. Даже прикрытые скалами баркасы закачались на неожиданно взбудораженной зыби. Однако сейчас его занимало другое: заметили ли испанский бриг на шлюпке и яхте, укрывшихся в скалистой бухте в двух милях отсюда? И сумели ли на самом бриге обнаружить засаду на баркасах? Если бы заметили, командор, очевидно, был бы извещен об опасности каким-то знаком, скорее всего — пушечным выстрелом в сторону судов противника.

* * *

Поднявшийся ветер зарождал в морском поднебесье и гнал к берегу не только волну, но и клубы ночной темноты. У берега они быстро сгущались, превращаясь в предгрозовой мрак, в котором скалистая береговая линия переплавлялась в гряду замысловатых призраков. Корпуса баркасов и абрисы силуэтов затаившихся на них людей невозмутимо вписывались в это призрачное сонмище.

В просвете между скалами Сирко уже едва мог различить поросший кустарником мыс по ту сторону бухты, на котором ждали своего часа две сотни казаков под командованием полковника Гяура.