Скрытые таланты - Джейн Энн Кренц

Сиренити стала читать быстрее, единым духом проглатывая всю печальную историю. Она задумалась над статьей, где излагалась суть шантажа. Ее желудок судорожно сжался.

— Кто-то пытался шантажировать твоего деда?

— Шантажист прислал ему фотографии Кристал Брук. Среди них были снимки, для которых она позировала в обнаженном виде. Было также несколько снимков, где она и мой отец занимаются любовью на пляже в Санта-Барбаре.

— Боже милостивый!

— Дед отказался платить шантажисту. И тот отправил фотографии в редакцию «Вентресс-Вэлли ньюс». Редактор и дед давно были в ссоре. Снимки были опубликованы, а остальное, как говорится, принадлежит истории.

— Боже мой, Калеб, как ужасно для всех, кого это коснулось. — Сиренити кончила читать и аккуратно сложила вырезки. — Теперь понятно, почему у тебя крыша поехала, когда я сказала тебе, что кто-то пытается меня шантажировать снимками с обнаженной натурой. Это словно кто-то взял и швырнул тебе в лицо прошлое твоих родителей, верно?

Калеб искоса бросил на нее сердитый взгляд.

— Никакая крыша у меня не поехала.

— Поехала, да еще как. И теперь я знаю почему.

— Черт побери, Сиренити.

— Ты начинаешь выходить из себя, — заметила она. — Но это, пожалуй, лучше, чем когда ты впадаешь в состояние зомби.

— "Состояние зомби"? Какое еще, к чертям, состояние зомби?

— Это когда ты становишься холодным-прехолодным и на лице у тебя отсутствует всякое выражение. Ты ведь здорово умеешь скрывать свои чувства, правда? Должно быть, много практиковался.

— Я не принадлежу к эмоциональному типу людей. — Калеб раздельно и четко произнес каждое слово.

Сиренити бережно закрыла шкатулку. Звуки вальса умолкли.

— Ты не считаешь, что твоя реакция была весьма эмоциональной?

— Я бы сказал так: новость о существовании фотографий, где ты предстаешь обнаженной, застала меня врасплох.

Сиренити виновато усмехнулась.

— Могу себе представить. Прости меня, Калеб. Я не должна была говорить тебе все эти ужасные слова.

— Ты имеешь в виду такие, как «снобизм», «косность», «высокомерие» и «негибкость»? — Бpoви Калеба слегка приподнялись. — Не беспокойся, я уже абсолютно все забыл.

— Так же, как я забыла, что ты назвал меня наивной и легковерной. — Кончиком пальца Сиренити провела по крышке шкатулки, где проходила линия полустершейся позолоты. — Непонятно, зачем твой дед отдал тебе эти вырезки. Он не производит впечатления жестокого человека. Возможно, жесткий и негибкий, вроде тебя в некотором смысле, но не жестокий.

Калеб невесело усмехнулся.

— Вряд ли он считал свой поступок жестоким. Просто он хотел быть уверен, что я никогда не забуду о порченой крови, текущей у меня в жилах. Он считал своим долгом напомнить мне, чтобы я остерегался проявлений генетического влияния моей матери. Не забывай — он ведь выращивает лошадей. И крепко верит в силу генов.

Сиренити вспомнила витрину, заполненную отличиями и наградами.

— А ты, значит, провел свои детские годы в попытках доказать ему, что не заражен генами Кристал Брук.

— И все зря.

— Что-то случилось между тобой и Роландом сегодня перед завтраком?

— Мы поговорили.

— Поговорили?

— Он назвал Кристал Брук шлюхой. В этом не было ничего особенного. За последние тридцать четыре года, каждый раз, когда ему случалось упомянуть ее имя, он называл ее потаскушкой или шлюхой, или женщиной, погубившей семью.

— А ты что сказал?

— Я сказал, чтобы он не называл ее шлюхой. — Калеб согнул и разогнул пальцы на рулевом колесе. — Я сделал это первый раз в жизни. Впервые сказал ему, что не хочу, чтобы он обзывал ее.

Сиренити дотянулась и положила руку ему на бедро.

— Ты — ее сын. Ты имеешь полное право оберегать ее память. А твой отец? Роланд его тоже как-нибудь обзывает?

— Нет. Он считает, что отец пал жертвой коварной интриганки, которая соблазнила его, заставив позабыть о долге и ответственности. Дед упрекает себя в том, что был слишком снисходителен и мягок с сыном. Он считает, что именно из-за этого отец и оказался уязвимым для такой женщины, как Кристал Брук.

— И поэтому Роланд решил, что с тобой подобной ошибки он не совершит.

— Примерно так. Моя семейная история в двух словах.

Сиренити бережно держала шкатулку обеими руками.

— По крайней мере тебе известна история твоей семьи в нескольких поколениях. А вот я, например, даже не знала своих бабушек и дедушек. Мои родители рано остались одни на свете. Джулиус говорил, как-то моя мать рассказала ему, что и она, и мой отец — оба были взяты на воспитание и выросли у приемных родителей. Фактически я только это о них и знаю, но я всегда думала, что это, вероятно, и было одной из причин, почему они сблизились: они оба понимали, что такое одиночество.

— Очень может быть, — сказал Калеб. Сиренити нерешительно спросила:

— Интересно, а что сблизило твоих мать и отца?

— Думаю, это очевидно. Моя мать была сексуально привлекательной фотомоделью, которая хотела стать кинозвездой, а мой отец — богатым и перспективным политиком. Черт побери, да они были просто созданы друг для друга.

— Не суди их слишком строго, Калеб. Столько времени спустя нам не дано узнать истину о том, что они чувствовали друг к другу. Что бы там ни произошло, это было только между ними. Ты за это не в ответе.

— Не в ответе? Иногда у меня такое чувство, будто я всю свою жизнь только и расплачиваюсь за то, чтo сделали они.

— У всех у нас есть прошлое, и у всех у нас есть будущее. Все, что мы можем сделать, это выбрать, в каком времени нам жить. Мне кажется, нет большого смысла в том, чтобы жить в прошлом.

Калеб не ответил.

Через минуту Сиренити повернулась назад и положила шкатулку в стоявшую на заднем сиденье сумку.

Церемония прощания с Эмброузом Эстерли оказалась значительным событием в общественной жизни Уиттс-Энда. В воскресенье в восемь часов вечера все население городка стеклось в кафе «Подсолнух», чтобы почтить память Эстерли. Приехавшая с Калебом Сиренити сразу же отправилась на кухню. Там она присоединилась к Ариадне и еще нескольким людям, которые руководили приготовлением блюд и напитков.

Калеб оказался стоящим в одиночестве на краю толпы. Он был удивлен тем, сколько пришло народу. Из того, что рассказала ему Сиренити, у него сложилось впечатление, что, кроме Джесси, Эстерли больше не имел близких друзей. Но в желающих проститься недостатка не было. Он подумал, не объясняется ли такое стечение публики скорее отсутствием в Уиттс-Энде вечерних развлечений и бесплатным угощением, чем теплыми чувствами сообщества к Эстерли.