Путешествие Руфи. Предыстория "Унесенных ветром" Маргарет Митчелл - Дональд Маккейг

– Не каждый вечер на столе должно быть мясо, – советовала она. – Дырявые носки можно заштопать.

Миддлтон попросил Джеху составить план восстановления Броутонского загородного дома, над чем Джеху просидел несколько недель, но Лэнгстон Батлер не принял проект и, поскольку работа не началась, не заплатил ни цента. Когда Джеху стал возражать, молодой Батлер сказал, что, если Глен прекратит канючить, возможно, он вновь обратится к услугам плотника, когда вырастут цены на рис.

Теперь никакая работа не мешала библейским чтениям, и Джеху часто являлся домой за полночь. К дому Веси приходил и дозор, чтобы знать слушателей в лицо, но не требовал разойтись.

Геркулес не посещал эти собрания.

– Этот Веси слишком много рассуждает, – говорил он Руфи. – То, что он говорит, может быть, верно и в то же время неверно. К тому же мне надо сейчас объезжать жеребца; он будет победителем.

– Геркулес… – начала Руфь.

– Я хочу сказать, что жеребёнок – особенный. Он совсем как я, мы будто близнецы с ним.

В феврале у Перл подошёл срок родов. Руфь, Долли и миссис Раванель помогли малышу явиться на свет, но через несколько часов младенец умер. Близкие отношения Руфи и Перл умерли вместе с бедняжкой. Перл ушла от Раванелей, переехав за реку в их полосатый домик. Больше Руфь не виделась с семейством Бонно.

Поздние занятия у Денмарка были слишком утомительны для Мартины, и Руфь с дочерью перестали на них ходить.

Женщин и так было немного, а Руфь бросила занятия последней. Джеху вздохнул с облегчением.

– Изучение Библии, – изрёк он, – занятие для мужчин.

Когда Джеху возвращался домой, Руфь притворялась спящей. Она делала вид, что не слышит, как муж ходит в другой комнате, бормоча что-то невнятное.

И всё же она была благодарна ему за приход, который нарушал один и тот же извечный сон о том, как она прячется под корзиной для маниоки, а сквозь лозу просачивается кровь.

Солнце стояло высоко в небе, лучший товар был распродан, и рыночные торговцы начали собираться по домам.

Внимание Руфь привлёк крепкий ямс, который более ранние покупатели не заметили. Иногда под товаром похуже скрывался хороший; а порой какой-нибудь торговец, замешкавшись, слишком поздно убирал хороший ямс. Тот, на который Руфь положила глаз, был без единого пятнышка и пореза. Значит, его правильно выкапывали.

– Решай-ка побыстрей, – сказала торговка, укладывая пустые корзины в повозку. – А то пока я до дома доберусь, солнце уж сядет.

– Сколько хотите за этот мелкий, недозрелый ямс? – в третий раз спросила Руфь.

– Пять центов.

– За пять центов я найду и получше.

Торговка зевнула, похлопав ладонью по рту. Она поставила корзину с непроданными перцами поверх пустых.

– Сейчас, миссас, трудные времена, – сказала Руфь. – У мужа с самого Рождества работы нет. Могу заплатить за ваш ямс только два цента.

Поджав губы и стараясь не встречаться с Руфью глазами, женщина положила три кочана капусты в корзину с перцами, сунув их так, что перцы оказались сверху. Она добавила туда же два не очень хороших ямса.

– Я каждый день до свету должна возить эту тележку на рынок и обратно домой. Этот ямс до завтра не испортится. Утром за хороший можно пять центов получить. А дома у меня дети и голодный муж. Лучше я сама из него что-нибудь состряпаю.

Руфь перебирала монеты в кармане передника. Сварить бы этот ямс да накормить Джеху и Мартину, а очистки съесть самой. Этот ямс нужен как воздух.

Поэтому она не стала переходить на крик. Что толку скандалить? Но внутри у неё всё кричало от Ужаса, который давно подбирался к ней. И вот он здесь! Страх подступил так близко!

Пригнувшись, он мчался белым всадником по проходам между прилавками. Когда его конь перескочил через тележку, он задел её ногой, тележка опрокинулась, красные картофелины раскатились по мостовой. Цветные спасались бегством. Погонщик дёргал за поводья мула, рвущегося из оглоблей и лягающего фургон.

А всадник, схватившись одной рукой за гриву, а другой – сжимая саблю, скакал галопом прямо на Руфь, словно он явился сюда именно за ней. В последнюю секунду он ударил каблуками коню по бокам, натянул узду, и откормленный белый конь, едва не упав, остановился. Белый человек на белом коне. Конь был весь в мыле, глаза у всадника бессмысленно вращались.

– Хо! – выкрикнул он высоким, надтреснутым голосом. – Хо! Возвращайтесь к своим хозяевам! Хо! Приказ губернатора Беннета!

Зелёный мундир Чарлстонских рейнджеров был застёгнут на все пуговицы, кроме одной, а револьвер с птичьей головкой[29], висевший на портупее, при случае был готов выскочить из кобуры.

– Возвращайтесь к хозяевам! – выкрикнул он ещё раз. – Негр, попавшийся на улице, будет считаться честной добычей!

Он привстал в стременах, размахивая саблей над головой.

Внутри у Руфи всё сжалось, но она заставила себя улыбнуться.

– Как поживаете, господин Перье?

Кэткарт Перье ощетинился, словно она сбросила с него маску.

– Я Руфь, молодой господин, няня мисс Пенни Раванель.

Он не расслышал. Если вообще что-нибудь слышал. Его глаза блуждали повсюду, ничего не видя. Рука с побелевшими костяшками сжимала эфес блестящей сабли, которая жаждала проткнуть чью-нибудь плоть.

– Почему вы хотите убить нас? – спросил он с ужасающей бесстрастностью.

– Убить вас, господин? Да я вас почти не знаю.

– Я был хорошим хозяином, – упорно продолжал Кэткарт. – Я ни разу, ни разу не отправлял слуг «отведать сахарку». Никогда. Я не склонил ни одну служанку к близости против её воли.

Пот блестел на его щеках. Изогнутый конец сабли вспыхивал, как змеиный язык. Руфь почувствовала за спиной холодную пустоту. Торговка сбежала, бросив свою тележку.

Руфь не решалась отвести глаза от молодого военного. Его сытый конь неосторожно переступал с ноги на ногу, но Руфь, стоя в опасной близости от его копыт, не осмеливалась убежать.

– Хо! – крикнул Кэткарт Перье на весь опустевший рынок. – Возвращайтесь к своим хозяевам!

Повсюду валялись опрокинутые тележки. Какой-то мул, впряжённый в повозку без погонщика, подошёл к рассыпавшимся бобам и принялся их поедать. Листья карликовой пальмы поникли от жары.

У Руфи все подмышки промокли от пота. Струйки, стекая по бокам, холодили тело.

– У вас нонче что-то стряслось, господин Кэткарт? – участливо поинтересовалась она.

– Стряслось? Да, так и есть, черт побери! – выкрикнул он и осёкся. – Простите за грубость.

Он спрятал саблю в ножны и судорожно, глубоко вздохнул.