Небо в алмазах - Юлия Яковлева

– Вы чего ягодки не вылавливаете? – поддел Нефедов. – Вдруг небесная ось сорвется?

– Заразился от тебя оптимизмом, – благодушно ответил Зайцев. И оба одновременно подняли глаза – уловили остановившуюся у их стола тень.

Зайцев быстро отметил: вымокнуть товарищ не успел – только несколько темных точек темнели на плечах форменной гимнастерки. Выпорхнул из авто прямо в подъезд. Фуражка с голубым верхом тоже была суха. Позади маячили две морды – рядовые.

На лицо Нефедова Зайцев старался не смотреть.

– Встать спокойно. Пройти впереди меня.

Привычка обращаться ко всем как к неодушевленным предметам.

У Нефедова заалело ухо.

Безлично:

– Не дергаться. Без прыжков.

«Пиджаки так и остались там, на решетке», – подумал Зайцев.

Черный автомобиль ждал у служебного подъезда. Их не слишком учтиво затолкали внутрь. Пехотинцы сели у дверей. Отрезали подход.

– Без выкрутасов, – не поворачиваясь, произнес вожак.

Зайцев чувствовал с одной стороны ляжку Нефедова, с другой – ляжку конвоира. Вожак, шофер и два пехотинца. «Локтем снизу в челюсть». Он мысленно пробежал весь план. Голова пехотинца, клацнув зубами, откинется. Пара секунд, чтобы открыть ручку, вытолкнуть тело-препятствие – и ходу. Сообразит Нефедов, что делать?

Он наступил ботинком на ступню Нефедова. Тот не скосил глаза. Обычный, ничего не выражающий профиль. Разве только чуть бледнее обычного лицо и горит ухо: нервы на взводе. Зайцев надеялся: понял.

Он даже дышать стал тише. Ждал удобного мига.

Улиц, которые он хорошо знает: с проходными дворами, в которые можно ускользнуть, с чердаками, которые соединяют один дом с другим, со сквозными подвалами в целый квартал.

Но машина не сбавляла скорость. Шофер закладывал повороты так, что все четверо валились друг на друга то вправо, то влево. Оживленных перекрестков, где требовалось бы притормозить, где стоял бы постовой-регулировщик в белоснежной форме и каске, просто не было. Заводская часть города. Красный кирпич, трубы, заборы, заборы, заборы. Машина подскакивала на ухабах, приходилось пригибать голову, чтобы не боднуть потолок. В просветах между заборами мелькнула пустота – река. По ее положению Зайцев дорисовал остальное. Нашел их машину на воображаемой карте. Теперь он понимал направление. Они двигались в сторону Пулкова. Вон из города. «А там что?» Уже ясно стало, что это не арест. На миг Зайцева продрал мороз по коже. «Вывезут – хлопнут. Закопают». Поэтому двое конвоиров. Они не только конвоиры. Они будут копать.

Но ничего при этом не почувствовал. Даже удивления, что всё так быстро разрешилось.

Кончились заводы, кончились деревенского вида халупы. «Воронок» лихо свернул с дороги, запрыгал по траве. И Зайцев, подскочив на очередном ухабе, увидел поверх головы шофера оливкового цвета рыбины. Гибрид рыбины и недорогой этажерки.

«Воронок» остановился. Несколько деревянных сараев – еще не обветренных, дерево светлое, свежее. Голое поле. Сухие султанчики травы. Аэропорт «Шоссейная».

Зайцеву дали выпрыгнуть из машины. Вылез, получив тычок в спину, Нефедов.

Самолет стоял, подняв рыло, распластав двухэтажные крылья. Конвоир все пихал в спину – больше по привычке. Под ногами у Зайцева загремела металлическая лесенка.

В брюхе у рыбины оказалось два места: койка и откидное сиденье. Зайцев замешкался – тут же получил пинок. Следом вкатился Нефедов. Пилот обернулся на шум: два рыбьих глаза в кожаной оправе, голова в шлеме – как мяч.

– Сядьте, сядьте, – торопливо распорядился. – Один направо, один налево.

И тут же отвернулся к своим лампочкам и рычагам. Зайцев подвернул себе под зад металлическое сиденье. Нефедов сел на краешек койки.

Зайцев, как никогда, был благодарен ему за молчание. За обычное сонное выражение лица.

Нет ничего ужаснее, когда напарник пилит тебя, как разочарованная супруга.

В круглое окошко Зайцев увидел голубую фуражку – задранное лицо. Рыбина затарахтела. Затряслась. Авто и фуражка пропали. Трясти перестало. Вернее, потряхивание превратилось в плавное скольжение вверх и вниз, как по снегу. В окне – внизу – лежала теперь неровная мозаика в зеленых тонах. Понеслись рваные ватные клочья – облака. Становилось зябко.

Зайцев огляделся, притянул к себе толстую куртку – укрылся. Стал исчезать.

Почувствовал, как его двинули в бок – вернули в реальность. Открыл глаза.

Нефедов шевелил губами.

– А? Что?

– Вы что – спите?!

– Конечно! Я! Сплю! Нефедов!

Тот придвинул лицо. Зайцев добавил обычным голосом:

– И тебе оставлять вкусное напоследок не советую. Я не большой спец в самолетах. Это либо У-два, и тогда ближайшая посадка через триста-четыреста километров. Либо это Р-5.

Он снова накрыл подбородок. От куртки пахло чужим потом и машинным маслом, но запах успокаивал, казался мирным, человечным. Опять толчок. Опять над ним висит лицо.

– А если! Эр! Пять?! Тогда?! Что?!

– Не ори. Так близко я слышу… Тогда мы летим в Гагры.

– Сядьте вы по сторонам, мать вашу!! – проорал сквозь шум мотора пилот.

И Зайцев закрыл глаза.

Зайцев проснулся, потому что заложило уши. Все тело разом тянуло по косой. Он понял, что самолет снижается. Посмотрел: в полумраке ворох ватных одежек, Нефедов последовал если и не его философии, то примеру: спал. Зайцев выпростал из-под тяжелой куртки ногу, пихнул Нефедова. Тот перевернулся разом, сел сразу прямо, как будто только притворялся спящим. За круглым окошком была темнота с аккуратно прорезанным круглым отверстием. А потом луна провалилась и вместо нее косо встала лужица электрических огней.

– Интересно, где мы?

– Любой населенный пункт примерно в тысяче километров к югу от Ленинграда.

– Вы про тысячу прям знаете? – засомневался Нефедов.

– Без посадки эта машина берет от восьмиста до тысячи. Дозаправка.

Но он ошибся. Их просто перевели в другой самолет. И в этом новом они были уже не пленниками, которых затолкали тычками в спину. Они были загадочными товарищами из Ленинграда, про поездку которых ясно было только то, что она по линии ГПУ. А потому внушавшими опаску уже по факту, на всякий случай.

– Ух ты, – сказал Нефедов.

– Пирожки от бабушки, – прокомментировал Зайцев. В животе сразу заурчало. К ужину были приложены две мутноватые бутыли – одна с коричневой жидкостью, другая с прозрачной. «Водка и коньяк, – подумал Зайцев: – Вечная пара, как Толстой и Достоевский, как Уланова и Дудинская. Лучше бы воды налить догадались». Больше всего Зайцева обрадовали матрасики на койке и на сиденье. После первого перелета зад саднило.