Сожженные мосты - Александр Афанасьев

Шахиншах помолчал, возможно ожидая, что я что-то скажу, но я продолжал молчать. В этом случае выигрывает тот, кто молчит. Сказанное слово — твой господин, несказанное — твой раб. Тоже мудрая поговорка.

— Мой старший сын, Хусейн, недавно вернулся из Великобритании, где проходил обучение военному делу в Сандхерсте, в пехотном училище. Мой младший сын, Мухаммед, сейчас учится в России, в Академии Генерального штаба. По его возвращении домой он станет министром безопасности, за Хусейном останется армия…

Ох, как умно… Армия за одним сыном, спецслужбы и наиболее подготовленные части — Гвардия Бессмертных — за другим. Получается этакое шаткое неустойчивое равновесие, и ни один из сыновей не сможет выступить против отца. Ох, как умно…

— Хусейну всего двадцать девять лет. Он верен мне, верен престолу, но он неспособен полностью выполнять возложенные на него обязанности военного министра. Я прошу вас, не приказываю, а именно прошу, стать другом, старшим товарищем моему сыну Хусейну. Научите его тому, что знаете сами, удержите от безрассудных, свойственных молодым поступков. Этим вы заслужите мою вечную признательность…

Интересное предложение. Даже более чем интересное, если учитывать обстоятельства. Хусейн учился в Сандхерсте — значит, он успел пропитаться британским духом и ориентирован как раз на Британию. С геополитической точки зрения это предельно опасно. Шахиншах Мохаммед не вечен, и именно у старшего сына есть все шансы занять трон, который когда-нибудь опустеет. Если он будет сориентирован на Британию, Российская империя получит все шансы потерять вассалитет, а Британская империя утвердится в регионе, обретет прямой доступ к Персидскому заливу, к запасам нефти и газа, сможет угрожать нам как на суше, так и на море. Этого допустить нельзя ни в коем случае. Если же наперсником молодого наследника будет именно русский посол — шансы на такой ход событий резко уменьшаются. Задача любого хорошего посла — предвидеть развитие событий на годы и десятилетия и работать именно на будущее, завязывая знакомства и связи, которые будут полезны еще долгое, очень долгое время. Если то, что мне предложено, не работа посла, то что же тогда моя работа?

— Ваше Сиятельство, я почту за честь оказать принцу Хусейну всю возможную помощь и научить его тому, в чем опытен сам.

Шахиншах улыбнулся.

— Персия отныне ваш второй дом, господин Воронцов, для вас и ваших потомков…

— Благодарю…

Договоренность мы скрепили по-русски, рукопожатием, собака не сводила с нас глаз, умных и внимательных. Это что же за порода такая, в ней килограммов под сто. Бросится — охнуть не успеешь…

— Перс волнуется, — с улыбкой заметил Мохаммед, — он очень любит меня и только от меня принимает пищу.

— Перс, Ваше Сиятельство?

— Так я его зову. Это помесь туркменского алабая и собаки-спасателя. Он очень спокойный и верный. Верность — это большая редкость в наши проклятые дни, князь…

— Это так…

— Пойдемте… Я познакомлю вас с принцем Хусейном, я вызвал его во дворец специально для этого…

— Ваше Сиятельство…

— Да?

— Не стоит. Предупредите его, и я сам нанесу ему визит. Через два или три дня: по своим делам мне надо навестить Багдад. Думаю, для будущей хорошей дружбы будет лучше, если мы познакомимся таким образом.

Шахиншах потер гладко выбритый подбородок.

— Возможно, вы правы…

Вечером моя жена выгладила мне сорочку на завтра, а фрак повесила в шкаф. Семейная жизнь начинает налаживаться. Хоть в каких-то аспектах. Поссориться, что ли, для записи, чтобы не слушать на ночь то, что она включает…

03 июня 2002 года

Варшава, Царство Польское

Штаб Висленского военного округа

О том, что дело дрянь, молодой граф Комаровский догадался, еще не войдя в кабинет: в присутствии, в котором обычно не протолкнуться, — ни единого человека. И это — в понедельник, когда все со свежими силами на службу выходят! И в кабинете — тишина, обычно начальственный рык отца из коридора слышно.

Морально подготовившись к очередной взбучке, граф Ежи Комаровский толкнул дверь…

Отец сидел в своей любимой позе, развалившись в кресле и повернувшись к окну, но почему-то не курил, как это делал обычно. Мало кто знал, что даже простое сидение в кресле, выпрямив спину, причиняло этому поистине железному человеку боль. Во время мятежа восемьдесят первого года тогда еще полковника Тадеуша Комаровского эвакуировали с пылающих улиц Варшавы вертолетом, с восемью пулями в теле. Одна из них сидела рядом с позвоночником, да настолько близко, что даже санкт-петербургские врачи не рискнули ее извлечь. Она и до сих пор сидела там, напоминая о группе инвалидности и полной непригодности к строевой службе. Врачи запретили отцу даже стоять больше тридцати минут в день — сейчас он вспоминал об этом с усмешкой…

Возможно, отец не курил потому, что в кабинете он был не один. Рядом, у приставного стола, примостился невысокий, худощавый человек, посверкивающий круглыми линзами простых, без оправы очков. В отличие от отца, не признававшего никакой другой одежды, кроме мундира, этот был одет в гражданский серый костюм.

— Поручик лейб-гвардии Его Императорского Величества Польского гусарского полка Ежи Комаровский по вашему приказанию явился! — на одном дыхании выговорил уставную фразу молодой человек, приняв стойку «смирно».

Молчание. Черт, молчание хуже всего — лучше бы сразу…

Затянувшееся молчание нарушил отец, старый граф Тадеуш:

— Почему не доложил по команде, сукин ты сын?!

Странно, но в голосе отца отчетливо проскакивала какая-то непонятная… гордость? Да, гордость!

— Не могу знать, о чем вы, господин генерал от артиллерии!

— Не знает он, — проворчал отец, тяжело поднимаясь с кресла, — не знает. Ничего. Сейчас тебе мозги тут вправят… А мы с тобой потом на эту тему поговорим.

Шаркая ногами, отец пронес свое высохшее, но все еще сильное тело к двери, как-то странно крякнул — и вышел. Граф Ежи остался наедине с незнакомцем.

— Присаживайтесь, поручик… Разговор у нас долгий…

Голос незнакомца был каким-то монотонным и нудным — такой голос обычно вырабатывается у школьных учителей и университетских профессоров, читающих одни и те же лекции по тысяче и более раз и знающих в них наизусть каждое слово.

Граф Ежи присел, но не напротив незнакомца, а у самого края стола, разрывая психологически комфортную для разговора дистанцию и вынуждая своего собеседника принимать неудобную позу. Теперь для разговора тому надо было либо поворачивать стул, либо самому поворачиваться на стуле влево, чтобы не терять контакт с собеседником. Незнакомец заметил этот маневр — а в Русской Гвардии учились даже такому! — и понимающе улыбнулся.