Дебютная постановка. Том 1 - Александра Маринина

закон о пятидневке их не коснулся, но все-таки приятно. Брат Николай, правда, сказал, что в министерстве рассматривают вопрос о том, чтобы распространить новшество и на сотрудников, но не на всех, а только на личный состав аппаратных подразделений. Получается, тем, кто по кабинетам рассиживается, бумажки перебирает и делает вид, что всем управляет, нужны два выходных дня, а то лопнут от натуги на своей непосильной работе. Тем же, кто своими руками борется с преступностью, никакой отдых не полагается.

Согласно отчетам Лехи Потапова и собственным предварительным наблюдениям Михаила Губанова, Лев Ильич Разумовский по вечерам выходил гулять с собакой, рыжей колли по кличке Рада. По будням, если хозяин поздно возвращался с работы, с Радой гуляла жена Разумовского или их дочка, школьница-старшеклассница, но по воскресеньям всегда выходил он сам и подолгу, часа по полтора, бродил по окрестным улицам и скверам, задумчиво глядя себе под ноги. Иногда заходил в телефонную будку и кому-то звонил. Разговаривал подолгу. Прикинув по датам, Михаил понял, что эти звонки приходились на те дни, когда брата Николая вечером не было дома. Последние полгода были очень напряженными и сложными для всей кадровой службы, разрабатывалась новая структура сначала союзно-республиканского министерства с учетом наличия республиканского, потом все поменяли и республиканское ликвидировали, все пришлось переиначивать, а затем новый министр решил проводить более кардинальные структурные изменения. Николай, которого неожиданно стали поддерживать и перевели на более высокую должность, часто задерживался на службе, кадровики допоздна засиживались на долгих совещаниях и постоянно выезжали в командировки в регионы. Стало быть, Николай Губанов изо всех сил, не щадя живота своего, строил новое штатное расписание Министерства охраны общественного порядка, а его жена тем временем ворковала по телефону со своим любовничком. Ну-ну.

Заняв удобную позицию для наблюдения за подъездом дома, в котором жил Разумовский, Михаил терпеливо ждал. Вот и Лев Ильич появился. Среднего роста, худощавый, в пальто и шляпе. На носу очки в массивной оправе. Рядом горделиво вышагивает крупная лохматая длинношерстая собака с длинной узкой мордой. Михаил пристроился метрах в пяти позади, шел следом несколько минут и приблизился, когда Рада остановилась, чтобы обнюхать фонарный столб.

– Добрый вечер, Лев Ильич, – сказал он негромко и вполне дружелюбно.

Тот вздрогнул и уставился на Михаила, напряженно щуря глаза:

– Добрый вечер… Простите, не узнаю. Мы соседи по дому?

Голос у Разумовского оказался глубоким и красивым, чего Губанов никак не ожидал от человека с такой заурядной внешностью. Лицо самое обычное, а под модного фасона шляпой скрывалась выразительная лысина, которую Михаил долго рассматривал на раздобытой Потаповым фотографии. И что красавица Ларка нашла в этом типчике?

– Мы не соседи, Лев Ильич, – ответил Миша и многозначительно умолк.

Пауза заставит собеседника помучиться и поволноваться, а это полезно. Но Разумовский отчего-то не собирался ни мучиться, ни волноваться. Он с добродушным любопытством взирал на незнакомца и спокойно ждал дальнейших разъяснений. Это Михаилу не понравилось, ибо не соответствовало заранее составленному плану беседы.

– Я – брат Николая Андреевича Губанова, мужа Ларисы, вашей лаборантки. Меня зовут Михаил.

В глазах Разумовского запылал не просто страх – ужас. Ну, во всяком случае, Мише хотелось так думать. Потому что как было на самом деле и что происходило с глазами Льва Ильича, сказать было трудно: мартовский вечер, давно стемнело, а свет от уличного фонаря, под которым они стояли, не давал возможности детально разглядеть все мелочи. Но у Михаила уже была в голове определенная картинка, и он по привычке подгонял под нее все, что оказывалось более или менее подходящим, а неподходящее отбрасывал. Разумовский вздрогнул? Вздрогнул. Плечи напряглись? Да. Чуть-чуть отшатнулся? Тоже да. Значит, и в глазах был ужас. А что же еще в них может быть при таких-то обстоятельствах?

– Приятно познакомиться, – проговорил Разумовский дрогнувшим голосом. – Я внимательно вас слушаю, Михаил Андреевич.

– Разве я назвал свое отчество?

– А разве вы не сказали, что вашего брата зовут Николаем Андреевичем? – парировал Разумовский, и Михаил с неудовольствием отметил, что голос звучал уже спокойнее и увереннее.

Черт! Этот ученый-бумагомарака умеет держать себя в руках, чего Губанов никак не ожидал. В его представлении все ученые были трусливыми, слабыми, рассеянными и совершенно не приспособленными к решению обычных житейских проблем.

– Но я и не говорил, что Николай – мой родной брат. У двоюродных отчества разные, – сердито сказал он.

– Вы правы. Но Лариса неоднократно упоминала, что у ее супруга есть родной брат Михаил. Кажется, следователь. Я не ошибся?

– Не ошиблись.

– И еще она рассказывала, что вы самостоятельно, без посторонней помощи недавно раскрыли какое-то громкое убийство, чем оказали огромную помощь следствию. Но с вами обошлись несправедливо, не повысили, не наградили и вообще нигде и никак не отметили.

Теперь в голосе Разумовского слышалась откровенная насмешка. «Да нет, не может такого быть, – сказал себе Михаил. – Он говорит с уважением, даже с благоговением. Какие у него основания насмехаться надо мной? Нет-нет, мне показалось. Все идет нормально: он знает, что я отличный следователь и сам раскрыл преступление, о которое обломал зубы один из опытнейших сотрудников, Дергунов, а потом еще более знаменитый Полынцев тоже ничего не смог сделать, пока я не преподнес им убийцу на блюдечке с голубой каемочкой».

– Значит, у вас с Ларисой настолько близкие отношения, что она рассказывает вам даже такие подробности о своей семье? – спросил Михаил, стараясь, чтобы голос звучал в меру иронично и в меру угрожающе.

Разумовский пожал плечами:

– Михаил Андреевич, давайте опустим этап подготовки стекол и подстройки микроскопа и перейдем сразу к этапу выводов из эмпирического материала. Что вам угодно? Чем я могу быть вам полезен?

Вот это уж совсем никуда не годится! Да что он о себе вообразил, этот докторишка каких-то там наук? Ничего, сейчас Миша так с ним поговорит, что он в ногах будет валяться и истекать благодарностью, как спелый фрукт – соком. Когда его раздавишь тяжелым ботинком.

– Видите ли, Лев Ильич, я очень люблю всех членов своей семьи. И для меня принципиально важно, чтобы мои близкие были спокойны и счастливы. А вы этому мешаете.

– Каким же, позвольте спросить, образом?

– Вы заставляете Ларису переживать и плакать. Это плохо уже само по себе, но будет еще хуже, если ее муж, мой брат, обо всем догадается. Я знаю, что вы с Ларисой любовники, знаю, где и когда вы встречаетесь, так что не надо делать невинное лицо.

Вообще-то ничего такого Разумовский со своим лицом не делал, но Михаил шел четко по продуманному плану и произносил слова, многократно отрепетированные мысленно.

Колли Рада завершила ознакомление со столбом, оставила собственное послание на доске объявлений и требовательно потянула за поводок. Разумовский не спеша двинулся за собакой, Михаил зашагал рядом.

Лев Ильич молчал, и это противоречило заранее продуманному сценарию. Он должен был начать отнекиваться, возмущаться, клясться, что ничего подобного не было и они с Ларисой не более чем сотрудники одной лаборатории, после чего Миша собирался с торжествующим видом выложить пару-тройку фактов об их совместном времяпрепровождении и тем самым полностью сломить попытки солгать или оправдаться. Далее, по замыслу, следовало вежливое, но твердое запугивание перспективами огласки, разбирательства в парткоме и отмены командировки за границу. И на третьем этапе Михаил Губанов видел себя отцом-благодетелем, добрым, умным, все понимающим и снисходительным, в ответ на что Разумовский, конечно же, выразит готовность быть полезным во всем и оставаться верным слугой до конца жизни.

Но так отчего-то не получалось. «Не может быть, – снова сказал себе Михаил. – Я не мог ошибиться. Он молчит, потому что сильно испугался и не знает, что ответить. Язык отнялся от страха. Я рассчитывал, что он начнет лепетать и блеять, а он испугался даже сильнее, чем я предполагал, буквально онемел от ужаса. Поэтому можно не ждать ответной реплики, а продолжать гнуть свою линию».

– Я не собираюсь лезть в личную жизнь Ларисы и тем более в вашу жизнь, – произнес он миролюбиво. – Вы оба взрослые люди и хорошо понимаете, что делаете. Но я хочу, чтобы в моей семье царили мир и покой. Это понятно?

– Вполне, – коротко отозвался Лев Ильич.

– Я хочу, чтобы моя невестка не переживала и не плакала. И чтобы мой брат не расстраивался, глядя на жену, которая не лучится счастьем. Я уж не говорю об их сыне, моем племяннике. Ему только недавно исполнилось одиннадцать, он вступает в переходный возраст, и конфликты между родителями могут плохо повлиять на мальчика. А уж о том, что будет, если Николай обо всем узнает, мне даже подумать страшно.

– Понимаю. У вас есть конкретные предложения?

Голос Разумовского звучал спокойно и деловито, словно они обсуждали не ситуацию, грозящую его карьере, а чью-то научную статью, которую следовало