Дети Солнцевых - Елизавета Кондрашова

— Не получится, я уверена. Ну как ты утащишь такую вещь?… — Варя растянула руки, сколько могла, чтобы показать, сколь велика вещь, о которой идет речь. — Да и что из этого?

— Ты увидишь, что из этого выйдет, только согласись помогать. Надо будет завтра же достать у кого-нибудь хорошие острые ножницы. Мы его разрежем вот на такие кусочки, — девочка показала свой мизинец, — и потом спустим.

— Как же мы это сделаем? Когда? Ведь нас поймают.

— Не поймают! А уж реветь она будет! — закончила девочка, сложив губы трубочкой.

— Если это вправду будет ей наказанием… Если она будет плакать, я буду рада, — сказала горячо Варя.

— И помогать будешь? — спросила девочка.

— Буду, конечно! Только это пустяки! — покачала головой Варя. — Станет она из-за платка плакать!

— Ну, сама увидишь. Только дай слово, что не раздумаешь, когда я все устрою, будешь помогать и резать, и спускать.

— Буду, — сказала Варя решительно.

— Перекрестись. И не скажешь никому, никогда? Хоть бы тебя убили?

— Никому, никогда!

— Ну, прощай, помни, и ножниц не доставай лучше, поймаешься еще, пожалуй. Я уж сама. Будет же ей праздник! — сказала девочка, кивнув в сторону, где лежала пепиньерка. — И сестре своей не говори! — прибавила она, соскочив на пол.

И не дожидаясь ответа, девочка так же неслышно, на цыпочках, перебежала к своей постели, легла и долго еще продолжала шептаться со своей соседкой, Зоей Горошаниновой.

Когда после полуночи дежурная дама во второй раз обходила спальни, все было спокойно, все воспитанницы были на месте и спали спокойным сном.

После грозы, которая так неожиданно пронеслась над воспитанницами в описанную ночь и, разразившись над четвертым классом, задела больнее всех Варю Солнцеву, погода не прояснилась и на следующий день. Воспитанницы проснулись и встали с тем болезненным ощущением, которое испытывается почти всеми людьми, во все возрасты, после какой-нибудь катастрофы, дурного поступка или при ожидании несчастья. Классные дамы, пепиньерки и более всех Бунина, которая в душе не могла не сознавать, что поступила не совсем так, как следовало бы, хотя, конечно, она никому не созналась бы в этом, тоже не были свободны от этого чувства.

Маленькие одевались в небывалой тишине. Они не упрекали Варю, виновницу случившегося, хотя перспектива оставаться в воскресенье без родных заставляла не одно маленькое сердце болезненно сжиматься. Напротив, они как будто из чувства деликатности не делали намека на вчерашнее происшествие. Бунина в это утро проснулась не в духе и тоже была особенно молчалива. Она не покрикивала, как обычно, то на одну, то на другую из воспитанниц, а с нахмуренным, недовольным лицом особенно тщательно занималась своим туалетом.

Во всех прочих дортуарах, напротив, воспитанницы громко обсуждали вчерашнее происшествие, и со всех сторон слышались порицания поведения Буниной, которая слишком резко ответила на вопрос начальницы о поведении девочки, если и проказившей, то лишь в отношении к ней, Буниной, и вовсе смолчала, когда начальница спросила Варю, как она могла не сказать о своей шалости при виде общего переполоха, хотя и знала, что было бы достаточно нескольких ее слов, чтобы избавить девочку от позорного наказания, и отлично понимала, что Варя молчит не по капризу, а просто не может выговорить ни слова от волнения.

Когда к ней начали приставать, то есть упрекать ее, она с досадой ответила: «Я сказала только то, что есть на самом деле, а не объяснила того, о чем меня не спрашивали, потому что не хотела. Кто может меня заставить? У нее есть свой язык. Да не чем и толковать! Велика важность: Солнцеву выпороли! Ее уже давным-давно следовало выпороть. По-моему, можно пожалеть только об одном, что ей мало попало».

Елена Антоновна, которая при наказании не присутствовала, а выслушала подробный рассказ обо всем случившемся от Буниной и в то время, когда была еще встревожена ушибом Леночки, только покачала головой и произнесла:

— Поделом, поделом. Что за чертенок эта девочка! Сколько бед наделала!

В классы в этот день все воспитанницы шли особенно тихо, в особенном порядке и особенно чинно и спокойно рассаживались по местам. Елена Антоновна шла перед своим классом серьезная, грустная и ни с кем из детей не говорила ни после молитвы, ни перед началом урока.

Воспитанница, научившая Варю легкому способу отделаться от наказания, тоже была не в духе. По приходе в класс она села на свое место и, не заговорив ни с кем, стала внимательно перелистывать какую-то тетрадь. Так она сидела несколько минут, потом вдруг подняла голову и, не обращаясь ни к кому особенно, сказала:

— Как обидно, что самые лучшие намерения сделать добро и принести пользу иногда приносят только вред.

Несколько воспитанниц, занятых так же, как и она, своим делом, вопросительно посмотрели на нее.

— Да… ведь беда-то с этой маленькой случилась только по моей вине.

— Вот еще!.. Пустяки… — сказала одна из ее соседок.

— Не совсем пустяки. Если б я не научила ее встать так рано, ничего бы не было. Утром она не сыграла бы комедию с Глашенькой, и вечером не было бы трагедии.

На это она не получила никакого ответа и, опершись локтями о крышку пюпитра и положив в руку голову, опять принялась за перелистывание.

В этот же день за обедом она, глядя одним глазом в сторону классной дамы, урывками что-то шептала горничной, которая обычно занималась исполнением секретных поручений воспитанниц, покупала и очень искусно передавала им шоколад, пряничные обрезки — любимое лакомство воспитанниц, — маковники, даже мороженые яблоки, и за последним блюдом незаметно сунула ей что-то в руки.

Во время утренних уроков в классе у маленьких пепиньерки не было. Они уже сидели за обеденным столом, когда вошла Бунина и заняла свое место. Дети переглянулись. Лицо пепиньерки показалось им очень странным: веки гораздо краснее обычного и нос как-то толще. А после обеда разнесся слух, что Бунину требовала к себе начальница и задала ей такую головомойку, которой та никогда не забудет. Говорили, что ее переведут в другой класс, так как она не умеет обращаться с маленькими. Нашлись и такие догадливые, которые полагали, что ее и вовсе удалят из заведения.

На вечерней рекреации Варя, поменявшись своей парой, шла рядом с Таней Гроневой. Она опустила глаза и, перебирая пальцами крученую бахрому своего платка, говорила с ней о чем-то очень серьезно и тихо.

— Ты на меня сердишься, девочка? — вдруг услышала она звучный голос взрослой девушки, которая положила ей в руку палочку шоколада и объемистый пакет из серой бумаги, свернутый конусом.

— За что? Что это? — спросила Варя, удивленно взглянув на сверток и потом на говорившую.

— За то, что моя наука в прок тебе не пошла. Бедная девочка! — сказала девушка ласково и, нагнувшись, поцеловала Варю в лоб.