Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева

к Тропани сняться или посмотреть его последние работы. Тропани жил одиноко, углубленный в негативы и портреты. Измучит натуру. И так посадит, и сяк, но портрет выйдет хороший.

Как-то раз Шаляпин приехал к Тропани сниматься с Иолой Игнатьевной и сыном Игорем. Когда фотографии были готовы, Федор Иванович зашел к дяде Гиляю, вынув одну, отдал на память.

Взяв из пачки вторую, дядя Гиляй на обороте ее написал:

Вот семейная картина: Игрушка, елка и дубина.

(Это означало: Игорь, Иола Игнатьевна и Федор Иванович.)

Шаляпин особенно часто бывал в Столешниках в начале своей жизни в Москве, но заглядывал и будучи на вершине славы. «Люблю Гиляя и всегда мельтешащих в Столешниках под ногами собак и кошек», — говорил он.

У Гиляровских была простая, вкусная, сытная русская кухня, а Шаляпин и ел талантливо, с аппетитом, с наслаждением, так что угостить его было приятно. Особенно торжественно, в Столешниках проходили дни рождения дяди Гиляя и дочери Нади. Федору Ивановичу заранее напоминали о предстоящих торжествах. И Шаляпин приходил, бывало, и к часу ночи, но приходил. Шумели долго, смеялись громко, каждый проявлял себя как смог. Это «смог» было обязательно интересно, увлекательно: читали наизусть стихи, разыгрывали шарады, устраивали даже летучие выставки, если бывали художники, а они всегда бывали. Упражнялись в экспромтах. Слова превращали в стихи даже те, кто никогда этим не занимался. Федор Иванович писал стихи легко и охотно и оставлял на память свои экспромты Гиляровским.

Очень дорожила дочь дяди Гиляя одним подарком Федора Ивановича — розами, которые прислал он ей из Ниццы. Так и лежали они у нее в изящной, инкрустированной перламутром коробке красного дерева.

Шаляпину, с тех пор как он стал широко известным актером, приходилось часто покидать Москву — его засыпали приглашениями из разных городов. Только Петербург вызывал у него смутную, а порой определенную неприязнь. Шаляпин больше любил Москву. Москва первая оценила его, в Москве проходили счастливые годы общения с Мамонтовым, с окружением «Саввы Великолепного», художниками. Поленовым, Серовым, Коровиным, Остроуховым, Васнецовым, Врубелем… Шаляпин был москвичом по духу своему, по укладу жизни, даже по привычкам, по характеру. Его воля, делил бы он жизнь между Москвой и русской деревней и был бы вполне счастлив. Но слава росла как снежный ком, он уже не мог жить там, где хочется, — приходилось много ездить. И это ничего бы, да вот Петербурга нельзя избежать! Москва оставалась роднее, ближе, и, отправляясь в северную столицу, Шаляпин тянулся ко всему московскому — широкому, доброму, не скованному чопорностью.

Если удавалось выбрать время, он появлялся в Столешниках. В один из таких визитов Шаляпин застал у дяди Гиляя кого-то из художников, они рисовали, разговаривали. И Федор Иванович нарисовал свой автопортрет: выражение застывшей холодности покоилось на его лице, а под автопортретом написал: «Шаляпин накануне отъезда в Питер».

Театры в старой Москве кончали поздно свои спектакли. Но со звуками последних аплодисментов жизнь не затихала, не гасли огни вечерней Москвы, а в иных местах загорались еще ярче. Одним из таких мест был Литературно-художественный кружок. Он не раз менял адрес, но самой блестящей, самой замечательной порой его жизни оставался период, когда кружок помещался на Большой Дмитровке, — это было в начале XX века.

К одиннадцати-двенадцати часам ночи здесь начинали появляться актеры, писатели и художники приходили раньше. В Литературно-художественном кружке не было ни горячих обедов, ни ужинов, только чай да пирожки с мясом и вареньем «от Филиппова». Бывало и так, что, отужинав дома, шли в Литературно-художественный кружок на чай с филипповскими пирожками, а на самом деле приобщиться к жизни дома на Дмитровке. И Шаляпин с Коровиным, заглянув после спектакля в Столешники перекусить, потом шли с дядей Гиляем «на пирожки». Манило на Дмитровку желание человеческого общения, желание встреч. Какие бывали там концерты! Импровизированные, не обусловленные заранее программой, а рожденные вдохновением и талантом вдруг загоревшейся души художника.

Знал кружок и концерты с объявленными программами, и литературные вечера со специальными приглашениями и даже целями, скажем в пользу раненых, когда началась первая мировая война, в пользу голодающих, больных или состарившихся деятелей искусства. Устраивались в кружке и выставки художников, на которые москвичи всегда ходили с удовольствием.

Литературно-художественный кружок — это большая тема старой Москвы. Как часто случается, были у этого хорошего дела и теневые стороны. В кружке, в нижнем этаже его, разрешалась карточная игра с ограничением ставок, а если их превышали, то взимались большие штрафы в пользу кружка. Штрафы не останавливали картежников, а по существу, ими и жил кружок — содержал здание, оплачивал концерты и расходы по выставкам, приобрел одну из лучших в Москве библиотек (ее каталог был издан). Имелся и читальный зал, удобно и уютно обставленный, и немало приходило читателей, особенно из артистической художественной молодежи.

Кружок, можно сказать, подарил русскому искусству портреты Марии Николаевны Ермоловой, Федора Ивановича Шаляпина, групповой портрет Александра Ивановича Южина и Александра Павловича Ленского, портрет Гликерии Николаевны Федотовой — все работы Валентина Александровича Серова.

При кружке существовала касса взаимопомощи литераторов, членом ее ревизионной комиссии многие годы был дядя Гиляй.

В кружке на Дмитровке часто проходили торжественные собрания. Здесь чествовала художественная Москва иностранных гостей из мира искусства, слушала игру Рахманинова…

После революции дядя Гиляй в театрах бывал много меньше, разве сопровождая дочь. Огни вечерней Москвы склонили его к рассказу о них, и ежедневный путь вечером был направлен к письменному столу.

ЖИВОПИСНЫЙ ВИХРЬ

Меньше всего дядя Гиляй рассказал в своих книгах о художниках,