Причинное время - Лев Рубинштейн

Я знаю, что на этот счет существуют различные мнения, и я ничуть не отрицаю их право на существование, но мое — именно такое.

И яйца, пусть даже и символические, тут, мягко говоря, не всегда играют решающую роль. А если и играют, то чаще неприглядную.

Ничуть не отрицая несомненной репродуктивной роли гениталий, я все же вынужден признаться, что и в художестве, и в повседневном социальном существовании мне как-то больше интересны и симпатичны авторы, чьи явленные миру достоинства располагаются выше пояса. Конструктивная роль головы или, допустим, сердца мне кажется все же важнее. Впрочем, не настаиваю — это опять же дело вкуса.

Но миф и эстетика пресловутых яиц как универсального признака всяческой “крутизны” тем не менее живут и о себе всячески напоминают. А различные крутые пацаны неутомимо продолжают награждать друг друга символическими яйцами. Первой степени, второй, третьей…

Особенно, кстати, трогательно, что и функционеры, и рядовые члены “партии яиц” иногда любят наделять яйцами даже тех, кому они вовсе не полагаются. Женщин, например. “Эта баба — с яйцами!”— восхищенно говорят они, в своем эгоцентрическом самозабвении совершенно не учитывая того, что далеко не каждой женщине так уж лестно, когда ей — пусть даже и метафорически — приписываются признаки противоположного пола.

Это, впрочем, понятно. Архаический культ “яиц” базируется на том, что “кому же неохота быть мужиком”. Психоаналитическая подоплека подобного рода умственных построений слишком очевидна, чтобы на ней останавливать внимание.

И ничего с годами особенно не меняется. Меняются лишь исторические нюансы, совокупно составляющие критерии и признаки яйценоскости. Но яйца-то все те же. Что в фас, что в профиль.

Поэтому более чем понятно, откуда берется постоянная внутренняя потребность доказывать собственную состоятельность посредством демонстрации символических клыков, рогов, когтей. Ну и яиц, конечно.

Чего требовать от впечатлительных, взыскующих крутизны писателей, если вон и сам президент, чье публичное поведение сконцентрировано на непременном стремлении доказать миру наличие у него этих самых атрибутов, неустанно сует их под нос каждому встречному

Апофеоз “мущинства”, мачизма, пацанства — это, конечно, всяческая “военность” и все ее внешние атрибуты. Все то, что так волнует иногда изнуренного гормональными кипениями подростка.

И, разумеется, понятно, почему эта застарелая и незалеченная метафора плодоносной крутизны не может не являться миру в виде различных вторичных признаков наподобие блестящих и позвякивающих при ходьбе висюлек, военизированных побрякушек, пятнистых штанов с кучей карманов, инфернальных наколочек на предплечьях. Все эти цацки — в сущности те же самые яйца, точнее, их протезы.

Потому и вполне понятна тяга яйцепоклонников к заигравшимся в кровавые “мужские” игры “донецким, горючим и адским” фантастам-ролевикам, дорвавшимся, наконец, до “настоящего дела”.

И понятно, почему тот, кто “с яйцами”, любит взбодрить себя визитом на ту или иную войнушку, чтобы, изнывая от сладкой девичьей (несмотря на предполагаемые яйца) истомы, поглазеть в оптический прицел, сделать ритуальный, хорошо если холостой, пиф-паф и сфоткаться с каким-нибудь адреналиновым пороховым пацаном с телефонным погонялом, который, разумеется, тоже с яйцами — да еще с какими — и у которого, конечно же, “в жилах кровь, а не водица”.

Кровь, конечно! Где “яйца”, там и кровь — куда ж без нее…

Когда-то давно я участвовал в большом поэтическом вечере с последующей дискуссией. Мне там запомнилась одна дама-критикесса. “Мне в этих стихах не хватает подлинной страсти. Боли не хватает мне! Мне не хватает судьбы! — слегка комически тряся кудряшками неисправимой отличницы и воинственно сверкая очками с толстыми линзами, восклицала дама. — Смотрите! Ведь как было раньше! Один стрелялся на дуэли и погиб. Другой — то же самое. Третий застрелился. Четвертый повесился! Пятого упекли в лагерь. Шестой… Ну, в общем, тоже что-то такое… Это была поэзия, оплаченная кровью. Мне в нынешней поэзии не хватает крови!”— “Чужой?”— не выдержав напора салонной кровожадности, спросил я. Она страшно обиделась и закричала: “А вот не надо вот этого вот! Не надо!”

Ну, не надо так не надо. Обидеть никого не хотел, правда. Само как-то вырвалось.

Кто-то из высоких начальников, приставленных к надзору за культурой, высказался в том духе, что “мы будем поддерживать только традиционное искусство”. Ключевым словом здесь, конечно, является не “мы” — это более или менее понятно. И не “искусство”. Хотя в контексте этого и подобного этому высказываний это вроде бы самоочевидное понятие нуждается в разъяснении, что именно эти самые “мы” понимают под искусством. Главным и очень грозным словом здесь является, мне кажется, слово “только”.

Но не только “только”. Понятие “традиционное” вызывает на самом деле больше всего вопросов.

Дома у меня на видном месте стоит среди прочих одна книжка. Когда-то я зачитывал и залистывал ее до полной растрепанности. Она и правда очень интересная, эта книжка. Книжка искусствоведческая. Сборник статей. И очень много в ней чудесных иллюстраций. Называется она “Первобытное и традиционное искусство”.

Вот в ней, в этой книжке, точно понятно, что такое “традиционное искусство” и чем оно отличается от “первобытного”. Если в двух словах, то первобытное искусство — это искусство того периода, когда человечество жило в пещерах, охотилось посредством копий с каменными наконечниками и добывало огонь при помощи трения. Объектами изучения для специалистов по первобытному искусству стали сохранившиеся к нашему времени наскальные изображения, тотемные изваяния, орнаменты и прочее.

А есть еще и “традиционное искусство”, то есть искусство, способы бытования, мотивы, образы и стиль которого существуют и по сей день, сохранившись и практически не изменившись с первобытных времен. Такое искусство бытует в некоторых существующих и сегодня обществах, которые когда-то, до торжества политической корректности, назывались “дикарскими”, а потом стали называться как раз “традиционными”. Такое искусство, действительно захватывающе интересное, существует в своем первозданном виде у австралийских аборигенов, у коренных жителей бассейна Амазонки, Центральной Африки, Лапландии, Новой Гвинеи, Чукотки… И это действительно потрясающе интересное искусство, которое время от времени удивительным образом перекликается с искусством современным, то есть “нетрадиционным”. И не только перекликается. Многие художники в поисках обновления художественных средств вдохновлялись и продолжают вдохновляться идеями, формами и образами именно традиционного искусства.

Но ведь вряд “они” имеют в виду именно это. Тем более “только” это. Тогда что? Кто-нибудь из них способен внятно сформулировать свое понимание “традиционности”? А пока они будут думать (и, уверен, не придумают ничего, кроме какой-нибудь очередной колхозной чуши вроде того, что “традиционное искусство — это то самое, целью и задачей которого является формирование и развитие патриотических чувств”), я скажу вот что.