Великий Гусляр-2 - Кир Булычев

мы будем управлять? — спросил Батыев.

— А ничем, — сказал пришелец. — Все будет само делаться.

— А мы? А я? А они?

— Вы все займетесь творческим трудом, — сказал пришелец. — У нас на планете все занимаются творческим трудом и никто ничем не управляет.

Ужас охватил Батыева. Нет, он не сдастся!

— Товарищ пришелец, — сказал Батыев, — как я понимаю, скоро корреспонденты приедут, надо бы нам с вами обсудить некоторые организационные вопросы.

— Пожалуйста, — сказал пришелец. — Сейчас я кончу небоскреб, гостиницу и освобожусь.

— Я займу тебя только на минут пять, — сказал Батыев твердо. — Проблемы есть.

— Хорошо, — согласился пришелец. — Корнелий Иванович, вы сможете кончить небоскреб без меня?

— Почему нет? — ответил Удалов. — Дело простое.

Он взял стакан с раствором и занялся строительством.

Батыев подхватил пришельца под одну ручку, Слабенко под вторую, и они быстро поволокли его к реке.

У космического корабля остановились.

Слабенко уже понял, чего хочет Батыев. Он подтолкнул пришельца к открытому люку корабля и сказал:

— Давай, вали отсюда! Чтобы твоего духа не было!

— Я вас не понял, — промямлил пришелец. — Разве я нарушил какой-то ваш обычай?

Батыев испугался, что пришелец начнет звать на помощь общественность — тогда неприятностей не оберешься.

— Слушай, — сказал он как можно сердечнее. — Мы тебя очень просим: немедленно улетай и больше не прилетай.

— Но почему?

— Из гуманизма, — сказал Батыев. — Из любви к людям.

— Я не понимаю. Я все делаю из гуманизма. У меня нет других намерений, кроме космического сотрудничества.

— Мы, люди, — сказал Батыев, — привыкли жить в борьбе. Все, что сделано вокруг, — Батыев обвел рукой окрестности: недостроенное здание общежития, мусорную свалку, трубу, из которой лилась в реку вонючая жидкость, замусоренный пляж, — все добыто в труде и бою. Мы боремсся с природой, мы выигрываем и проигрываем битвы за урожай, мы боремся даже за товарищеское отношение к женщинам. Что же ты, пришелец, нам предлагаешь? Разоружиться? Опустить руки? Нет! Мы не сдадимся на милость прогресса, мы сами придем к высотам. И в этом есть великий гуманизм.

— Это странно, — сказал пришелец.

— Вы видели, сколько людей сидит в доме, где я работаю? — спросил Батыев. — Триста с лишним человек. И это только кажется, что они курят и пишут бумаги. Они борются и помогают бороться другим. Не лишайте нас права на бой!

— Давай, давай! — сказал Слабенко и как следует подтолкнул пришельца.

Тот влетел в люк.

— Все же удивительно, — донесся голос из корабля. — Я хотел как лучше…

Батыев собственноручно захлопнул крышку люка. Пришелец выглянул в иллюминатор, что-то говорил, но его уже не было слышно. Батыев властно показал пришельцу пальцем вверх. Тот кивнул, и корабль взмыл к небу.

— Значит, так, — сказал Батыев Слабенко. — Беги к Удалову, отними у него стакан, но не выбрасывай. Нам с тобой еще бы по даче построить.

— Понял, — лукаво улыбнулся Слабенко.

— И подготовь документы себе на премию за площадь и небоскреб. А я пойду звонить Чингисову. Пускай приезжает, покатает горошину.

1988 г.

О ЛЮБВИ К БЕССЛОВЕСНЫМ ТВАРЯМ

Для меня интересен вопрос о границах фантастики. Я их понимаю широко и вижу фантастику порой там, где ее видеть и не принято. Для меня вся литература мира делится на две равные по масштабам категории — литература реалистическая и литература фантастическая. Фантастика не жанр, не подвид литературы — это мировоззрение. Так что мне кажется допустимым фантастическое произведение, в котором либо ничего фантастического не произошло, либо это фантастическое может быть объяснено, при желании, вполне обыденными причинами. Мастером такой фантастики был Александр Грин. Большинство его новелл для меня пограничные явления — фантастики там нет, но фантастическое отношение к миру наличествует.

Мне кажется важным и интересным определить тонкую ниточку границы между реальностью и фантастикой как момент пробуждения, когда сон еще продолжается, еще сюжет его развивается и требует твоего в нем участия, и в то же время обыденность вторгается в сон звуками и самим приближением, и ты понимаешь — сон уже достиг предела.

Никакой фантастики в рассказе нет. И вернее всего, бегемот в самом деле сбежал из цирка. Но мне хотелось, чтобы фантастика проявлялась не в сюжете, а глубже, в ощущении.

В то июньское утро Корнелий Иванович проснулся рано. Настроение было хорошее, в теле бодрость. Он потянулся и подошел к окну, чтобы посмотреть, какая погода.

Погода была солнечная, безоблачная, располагающая к действиям. И окинув взглядом небо, Удалов поглядел вниз, во двор.

Посреди двора стоял небольшой бегемот. Он мерно распахивал розовую пасть, обхрупывая цветущий куст сирени.

— Эй, — бросил Удалов негромко, чтобы не разбудить домашних. — Так не годится.

Сирень выдалась пышная, а бегемоту куст — на один зуб.

Бегемот Удалова не слышал, и поэтому Корнелий Иванович в одной пижаме выскочил из комнаты, побежал вниз по лестнице и только перед дверью спохватился: что же это я делаю? Бегу на улицу в одной пижаме, словно у нас во дворе бегемот. Если кому расскажешь, смеяться будут. Ведь у нас во дворе отродясь не было бегемотов.

Удалов стоял перед дверью и не решался на следующий шаг. Следовало либо приоткрыть дверь и убедиться, что глаза тебя не обманули, либо отправиться обратно чистить зубы и умываться.

Вот в этой нерешительной позе Удалова застал Александр Грубин, сосед с первого этажа, который услышал топот и заинтересовался, кому топот принадлежит.

— Ты что? — спросил он.

— Стою, — сказал Удалов.

— Так ты же бежал.

— Куда?

— На улицу бежал. Там что-нибудь есть?

Удалов чуть было не ответил, что там бегемот, но сдержался.

— Ничего там нет. Не веришь, посмотри.

— И посмотрю. — Грубин отвел рукой Удалова от двери.

Он приоткрыл дверь, а Удалов отступил на шаг. Пышная, лохматая шевелюра Грубина, подсвеченная утренним солнцем, покачивалась в дверном проеме. Сейчас, сказал себе Удалов, он обернется и произнесет: «И в самом деле ничего».

— Бегемот, — сказал, обернувшись, Грубин. — Так он у нас всю сирень объест. И как назло, ни палки, ничего.

— Ты его рукой отгони, он смирный. — У Корнелия от сердца отлегло: лучше