Алхимия убийства - Кэрол Макклири

Администратор возвращается и проводит нас в кабинет Пастера.

— Примите его извинения, он сию минуту вернется.

Кабинет Пастера не такой, как я ожидала. Я представляла себе, что у всемирно прославленного ученого, руководящего известным институтом, должен быть огромный кабинет, но он довольно небольшой и только подтверждает, что интересы его хозяина — в лаборатории с пробирками и микроскопами, а не в комнате, забитой книгами.

В кабинете темно-зеленые стены обрамлены бордюром из темного дерева. На окнах портьеры из темно-красного бархата. Ковры с восточными мотивами на коричневом деревянном полу. Спокойную цветовую гамму нарушает белый потолок, он, пожалуй, высоковат, чтобы добавить света пространству, и высокое зеркало до потолка от полки камина из красного мрамора.

Мне особенно нравится деревянная каминная полка с изящной резьбой. На ней еще одно произведение искусства: скульптура женщины, на цыпочках заглядывающей в зеркало и одной рукой тянущейся к розе.

Жюль отвечает на мой молчаливый вопрос.

— Скульптуру подарили Пастеру представители аграрного сектора в знак благодарности за создание вакцины против сибирской язвы, от которой ежегодно погибали тысячи животных и много людей.

На стене за письменным столом Пастера еще одно произведение искусства: рисунок женщины в черном, выполненный простыми чернилами Эннером.

— А этот рисунок?

— Он называется «Женщина в ожидании». На нем изображена женщина, скорбящая по потере Эльзаса. Пастер отказался от почетных званий, присвоенных ему немцами, после оккупации района Эльзаса.

Его письменный деревянный стол без резьбы с кожаным верхом непритязателен и прост. Позади стола обычное коричневое кожаное кресло. На стене напротив стола изумительной красоты золотисто-зеленые фарфоровые часы, больше метра в высоту и в ширину, XVIII века, в стиле Людовика XV.

Я испытываю благоговейный трепет, когда наконец входит доктор Пастер. Он стар и почтенен, как его здание. С ним молодой человек, представившийся доктором Томасом Ротом, ассистентом Пастера. Он держится весьма сдержанно.

Жюль безусловно прав относительно внешности Пастера. Он выглядит старым и изможденным, как это бывает с некоторыми людьми в пожилом возрасте. Однако я не вижу тусклости в его глазах даже за сильными линзами очков. Наоборот, я вижу детское изумление. У него ясные и живые глаза, излучающие сияние, как у человека, у которого впереди еще много лет и кому предстоит сделать немало открытий. И слабеющее тело не остановит его.

Что касается ассистента Томаса Рота, то он из категории редких людей со слишком серьезным выражением лица. Я не воспринимаю от него личной теплоты, как от доктора Пастера. Он заставляет меня испытывать неловкость, словно я нечто такое, что нужно вскрыть и изучить под микроскопом.

В облике Рота заметна отрешенность ученого, он словно вышел из затемненной лаборатории и привыкает к солнечному свету. Хотя сейчас мода на бороды, его лицо, как у Жюля, чисто выбрито. Я замечаю, что он говорит по-французски с небольшим акцентом. Хотя я не уловила акцент доктора Дюбуа, прононс Рота легче различается моим ухом.

Жюль кратко представляет меня:

— Это мадемуазель Браун, американка.

Они слегка касаются кончиками пальцев головы, будто на них есть какой-то убор, но никто из них не протягивает руку для пожатия.

Жюль обращается к Пастеру:

— Очень любезно с вашей стороны принять нас, хотя мы явились без предупреждения.

Я отмечаю глубокое уважение в его голосе. Это интересно, учитывая, что Жюль сам всемирно известен.

Пастер кивает в знак благодарности.

— Одно ваше имя заставило бы меня распахнуть двери, но должен признаться, что от руки написанные слова на обратной стороне визитки пробудили во мне интерес. Вы сбрили бороду, mon ami. Вы и Томас, должно быть, единственные мужчины во Франции старше восемнадцати лет, чьи лица не покрыты порослью.

— Возможно, единственные во всей Европе, — говорит Жюль. — Некоторые скорее выйдут на улицу нагишом, чем сбреют растительность на лице. Вы, наверное, слышали историю, гуляющую по кафе на бульварах, о гвардейце, который щеголял с вощеными восемнадцатисантиметровыми усами, самыми шикарными в полку. Один ус он подпалил, когда зажигал трубку. Конечно, он не мог маршировать на параде со своим полком и даже показываться на людях в таком виде. Бедолага был так удручен, что покончил с собой. Выстрелил себе в лицо, чтобы в открытом гробу не выставляли напоказ его позор.

Мужчины смеются и говорят, что женщинам этого не понять. Я воспринимаю эту историю как одну из таинственно возникающих и молниеносно разлетающихся сплетен, которые редко бывают правдой.

— Пожалуйста, господа, мадемуазель, присаживайтесь. — Пастер садится в кресло за столом. — Я прекрасно понимаю чувства этого гвардейца. Когда у меня плохо идут опыты, мне хочется самому расстаться с жизнью.

— D’accord,[32]— говорит Жюль. — Что касается бороды, то иногда проще скрыть лицо, оставив его открытым. У меня же есть важные причины, по которым я сбрил бороду, чтобы исчезнуть с глаз общественности.

Пастер сверкает глазами в мою сторону, и я чувствую, что краснею. Очевидно, он полагает, что причина поведения Жюля — любовная связь со мной.

— Я детектив из Нью-Йорка, — нагло объявляю я и удивляюсь, как вырвалась эта ложь. Должно быть, бесовские проделки.

— Не такая уж необычная профессия для женщины, — поспешно замечает Жюль, — если вспомнить, что Видок привлекал к работе в Сюрте женщин в качестве тайных агентов.

— Вы правы, — улыбается Пастер, — но те женщины были преступницы, тайно работавшие на него. Мадемуазель Браун не производит на меня впечатления преступницы.

— Мерси, господин доктор.

— Итак, друг мой, какова причина вашего визита в компании детектива из Америки?

Жюль подается вперед в своем кресле.

— «Черная лихорадка». Что эти слова означают для вас, доктор?

Пастер вскидывает брови:

— Болезнь, о которой я читаю в газетах. Похоже, некая разновидность инфлюэнцы. Самая смертельная и скоротечная болезнь, приводящая к летальному исходу, который может наступить быстро, иногда за несколько часов.

Иногда за несколько минут, хочу сказать я, но молчу.

— Как я понимаю, — продолжает Жюль, — название болезни дал молодой врач из больницы Пигаль, некий доктор Дюбуа, занимавшийся лечением этих случаев до последнего времени. Мы с мадемуазель Браун разговаривали с ним. Было бы странно, если бы с вами не связывались по этому вопросу, возможно — напрямую из правительства.

Пастер пропускает мимо ушей последнее замечание Жюля и спрашивает:

— Этот доктор, что он собой представляет?